Возвращение в Египет - Владимир Шаров

Чтобы хоть как-то оградить себя от нашествия, братия устроила при монастыре нечто вроде карантина, вспомнив об укоренившемся по соседству католичестве, назовем его Чистилищем. Паломника селили в гостиницу, где он – кто как, смотря по грехам – неделю, иногда две, даже три жил по монастырскому уставу, исполнял все правила, отстаивал все службы, только не в монастырской церкви Девы Марии, а в построенном в ста метрах от скита храме Архангела Гавриила. Естественно, и между службами паломник тоже много молился. Наконец иерей, который им руководил, посчитав, что душа кающегося встала на путь исправления, соглашался отпустить ему грехи, допустить к причастию.

Добавим, что прежде в бане при гостинице ты должен был добела отмыть свое тело, переодеться в чистые, обязательно льняные одежды и так, будто заново рожденный первочеловек Адам, с тихостью и кротостью ждать награды. Она была велика. Сразу вслед за причастием монастырский привратник, отец Петр, всем известный как Петр-ключник, провозившись несколько минут с замком, открывал маленькую калитку в монастырской стене и впускал тебя вовнутрь обители. Здесь, в Раю, в храме Девы Марии паломнику, молясь вместе со схимниками, разрешалось отстоять обедню и вечерню, после чего, не дожидаясь захода солнца, он через ту же калитку в стене должен был покинуть обитель, снова вернуться в мир.

По словам Колодезева, Лошадников рассказывал, что в их обители подвизались два родных брата. Старший, будто колеблемый ветром тростник, был нестоек и казался бесам легкой добычей. Младший, наоборот, суров и не снисходителен. Нечистая сила обходила его стороной. Но он был хитер и, как на живца, ловил бесов на старшего брата. Однажды видит, что тот млеет – старшему так сладко представилось, как милуются блестящий кавалер и дородная красавица, что дыхание в зобу сперло – на самом деле это два беса, Паисий и Флак, пристроились друг к другу в содомском грехе. У младшего был суковатый посох из саксаула. Прочный, как сталь, и тяжелый, как камень. Ему его привез с Синая паломник. Вот он и стал охаживать бесов этой палкой, а они бегают по келье, будто тараканы, а расцепиться не могут – от страсти их, бедняг, одного в другом заклинило. Тот, что снизу, конечно, старается прикрыться напарником, но толку от этого мало. Когда же бесы друг от друга наконец освободились, то были так слабы, что и не пытались бежать, лишь молили о пощаде. Младший брат им тогда сказал, что, если еще хоть раз поймает за неблаговидным делом, заставит тисками друг другу ятра плющить, и отпустил не раньше, чем они именем своего верховного правителя Вельзевула поклялись, что больше никогда ни к одному истинно верующему православному христианину на пушечный выстрел не подойдут.

Сейчас понимаю, что, возможно, об одном из Лошадниковых я слышал от знакомого матери, тайного монаха. Летом тридцать первого года он прожил у нас на Тверской почти месяц, меня, десятилетнего ребенка, звал не иначе как «брат» и по вечерам часто рассказывал о своем и какого-то другого схимника опыте обращения с нечистой силой. Особенно напирал на примучивание чертей. Говорил, что Николая Васильевича тоже одолевали бесы, и он, не умея с ними справиться, решил, что, если одного за другим вывести их на свет Божий, они ослабнут. Однако ничего хорошего из этого не вышло. Хуже того, благодаря таланту нашего предка нечистый до чрезвычайности размножился, проник в души, вход в которые прежде был ему заказан. Теперь, объяснял монах, чтобы искупить грех, надо молиться и молиться. Всё это он обсуждал и с матерью, говорил, что опасается, что я окажусь еще худшим Гоголем, потому что человек, зачатый во зле, одно зло и может принести миру. Впрочем, прощаясь, сказал, что просить за меня Господа не отказывается.

Колодезев пишет, что, по словам Лошадникова, для бесов этот полесский монастырь сделался чем-то вроде инвалидного лагеря. Ты, конечно, и рад бы уйти, но ни сил, ни возможности нет. У кого-то сломана или, того хуже, оторвана нога, из-за чего он не ходит, а подпрыгивает, как воробей, у другого перебиты и висят плетью руки. Все кривые на один глаз, да и оставшийся косит и слезится. Бывало, из братии, кто посердобольней, пожалеет горемыку, даст ломоть хлеба, нальет кружку горячего чая или просто кипятка, так тот беззубым ртом хлеб еще как-то ухватит, а кружку поднять не может. Когда тебя голого сутки продержали на морозе, черт ты или человек, всё равно пальцы не гнутся. Но согреться бедолаге хочется, вот он и тянется ладошками, пристраивает их поближе к кружке.

Колодезев пишет, что младший Лошадников рассказывал, что дед не раз вспоминал, как они с гиканьем и улюлюканьем гнали из келий в монастырский двор и дальше, через кирпичную стену, больших и малых бесов. Каялся, что, увлекшись травлей, не помнили слов Паисия Величковского, который предупреждал, что бунты и восстания, всё наше зло, ненависть, смертоубийства есть лишь отражение отчаянной борьбы со страстями, которую монах ведет в тишине, уединении кельи. Многие из нас, печалился Лошадников, довольствовались малым – схимник изгонит нечисть из души и успокоится, скажет себе, что от его соблазнов и искушений никому хуже не будет. В этом море греха его грехов не выделить и не распознать – несколько лишних песчинок на морском берегу, несколько лишних капель в океане. А на самом деле, говорил старший Лошадников, зла вокруг монастыря день ото дня делалось больше, пока, в конце концов, не началось то, что все мы теперь видим.

Лошадников объяснял, что имя есть у каждого беса. Например, Нимврод, Навуходоносор, Синахериб. Обычно оно то же, что у несчастного, чьим ангелом-хранителем бес был до своего низвержения в бездну. Кого не спас, наоборот, поощрял в грехах, был его проводником во зло. В итоге утянул за собой в погибель.

Подобно колодезевскому Лошадникову, кормчий тоже считает, что все бесы имеют имена. Самый ненавистный и презираемый зовется Паисием. Прежде низвержения в ад он был ангелом-хранителем Газского епископа Паисия Лигарида и попустил тому изменить православию. Сначала перейти в магометанскую веру, а затем в католическую ересь. Позже на Москве Паисий Лигарид расколол русскую церковь.

Колодезев пишет, что однажды спросил старого Лошадникова, попадался ли ему бес, который звал себя царевичем Петром или, например, царевичем Димитрием. Он: да, Петра видел, а Димитриев – тех была целая стая. И вот они перед венецианским зеркалом всем выводком величались. По очереди примеривали на себя шапку Мономаха. Не могли удержаться, выхватывали друг у друга скипетр и державу царскую. «Я даже путаться стал, – жаловался Лошадников, – только одного Димитрия прогоню, как под той же личиной другой лезет. Так несколько лет и шалили. Но в конце концов, – закончил он гордо, – я их всех под свою руку привел, утишил. Теперь они шелковые».

Колодезев пишет, что Лошадников зовет казаков бесами и очень натурально показывает, как они, гогоча, объясняли друг другу, что, подобно богомазу, малюющему на своих досках образ Спасителя, они пресветлый лик царский выводят на своем товарище. Неважно, живого государя или уже почившего в бозе. Если царь, не дай Бог, преставился и род его пресекся, они ради тишины и благоденствия отечества без промедления его воскрешают. Иначе, продолжает за казаков Лошадников, нельзя – без царя люди злы, не знают удержу, негоже им быть одним. Взять хотя бы самих казаков: сколько невинных христианских душ они порешили, и вспомнить страшно. Что же до того, кто истинный царь, а кто нет, то это один Господь ведает. К примеру, Бориска Годунов был обыкновенный сын боярский, а немного лет минуло, глядишь – уже на коленях всем народом зовем его на царство. В общем, бес попутал или на сей раз всё правильно – знает только Господь. Я спрашиваю: а как Он это указывает? Лошадников: Да самым простым образом – процветанием, великим изобилием плодов, победами над супротивниками. Если есть и одно, и второе, и третье – сомнений нет. А коли самозванец, то проживет он недолго, удавят нечестивца или посадят на кол – на том и кончится.