MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

– Мы все умрем, Мобс, – сказала она. – Я просто умру раньше, чем вы все.

– Тебе может стать лучше? – спросил я, пытаясь сохранять спокойствие в голосе.

– Может. Врач сказал, что некоторым людям становится лучше после прекращения химиотерапии. Спустя месяц или два они узнают, продолжает ли рак распространяться. Но, скорее всего, через несколько месяцев я отправлюсь в хоспис.

– Мне очень жаль, мам, – сказал я и обнял ее. Солнце скрылось за облаками, и воздух сразу стал холоднее. Я ждал, что кто-то из нас заплачет, но мы просто отпустили друг друга и остались стоять.

– Я хочу тебе еще кое-что сказать, – сказала она.

– Еще? Кроме того, что ты умираешь?

– Когда я училась в старших классах, я забеременела, – ответила она. – Я родила ребенка и сразу отдала его на усыновление.

Я промолчал, ожидая продолжения.

– В общем, я хочу сказать тебе, что у тебя есть брат.

– Брат?

Она кивнула.

– У тебя есть брат.

– М-м-м, ты знаешь о нем что-нибудь?

– Нет. Отдав его на усыновление, я перестала о нем думать. Я считаю тебя своим единственным сыном.

Моя мама умирает, у меня есть брат, и я не знал, что думать. Почему я не плачу? Почему не злюсь и не удивляюсь, узнав в тридцать два года, что у меня есть брат? Я был в полном ступоре. А еще мне было очень жаль маму. Мою восемнадцатилетнюю маму, беременную, испуганную, которой пришлось отдать ребенка. И мою маму сейчас, больную раком, который распространился и не оставил ей иного выбора, кроме как умереть. Себя мне не было жалко; я даже не был уверен, что мне сейчас можно себя жалеть.

– Как себя чувствуешь? – спросил я маму.

– Замерзла, – ответила она. – Пойдем обратно в машину.

Она увядала прямо у меня на глазах: шла медленнее обычного, согнула шею и опустила лысую голову.

– Ты когда-нибудь хотела найти того своего сына? – спросил я.

– Нет. Я только хотела родить еще одного. И родила. Тебя.

Когда мы дошли до машины, она протянула мне ключи.

– Сядешь за руль?

– Когда я в последний раз водил твою машину, я разбил ее прямо на парковке, – ответил я.

– Помню, – улыбнулась она. – Я просто хочу ненадолго закрыть глаза.

Я поехал домой. Мама была маленькой, а сидя на пассажирском сиденье с закрытыми глазами и лысой головой, напоминала птенца. Когда я заехал на подъездную дорожку, она открыла глаза.

– Это будет тяжело, Мобс, – тихо сказала она. – Но помни: я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, мам.

– Можешь остаться на ужин?

– Да, если ты сделаешь телятину во фритюре.

– Хорошо, тебе будет порция телятины с дополнительным беконом, – ответила она. – И, может быть, немного жареного сыра на десерт.

Я засмеялся и задумался, когда болезнь лишит ее чувства юмора. Мы прошли в дом. Солнце спряталось за облаками, оставив черные силуэты домов на той стороне улицы и спящие зимние деревья, похожие на усталые руки.

Ричард приготовил бурый рис с овощами для меня и куриные котлеты для себя и мамы. Перед едой мы убрали со стола буклеты похоронных бюро.

После обеда Ричард предложил довезти меня до поезда.

– Нет, спасибо, я пройдусь пешком, – ответил я. – Представлю, словно снова иду в школу.

– Только ты не одет в черный комбинезон и золотые ботинки, – сказала мама.

– Что? – удивился Ричард.

– Он так ходил в старших классах, – объяснила она. – Словно какой-то странный пират.

Мы прошли к двери. Я обнял Ричарда.

– Пока, Ричард. Спасибо, – сказал я, потом обнял маму. – Пока, лысенькая. Я люблю тебя.

– Пока, Моби. Я тоже тебя люблю.

Мама улыбалась, но глаза у нее были на мокром месте. Я не хотел заплакать здесь. Если я расплачусь, то, наверное, не смогу остановиться.

– Мне надо идти, – сказал я и пошел на станцию. На платформе я встал в ожидании поезда, который увезет меня из Дариена, подальше от медленной смерти.

Я нашел телефон-автомат и позвонил Дамьену.

– Ты в Коннектикуте? – спросил он. – Как там?

– Интересно, – сказал я. – Я узнал, что у меня есть брат, которого я никогда не видел, а еще что мама решила умереть.

Он не ответил.

– Но есть и другая новость: сегодня вечером я хочу куда-нибудь сходить, – сказал я.

– Уверен?

– Я за всю жизнь еще не был так ни в чем уверен. Я хочу напиться и проснуться мертвым.

Я смотрел из окна автобуса на море грязи.

– Расскажи мне еще раз, чем ты сейчас занимаешься? – спросил я свою подругу Джулию, которая была в шести тысячах миль от меня, в Детройте.

– Мы сидим на солнце и пьем коктейли, – ответила она. – На улице тридцать три градуса, на небе ни облачка.

Джулия стала режиссером двух клипов с альбома Everything Is Wrong. Клип Feeling So Real сняли рядом с приютом для бездомных в Лос-Анджелесе; он запомнился тем, что орда бездомных подростков стащила наши вещи в процессе съемки. Клип Everytime You Touch Me должен был стать сексуальным – в нем, помимо прочего, люди ели друг с друга всякую еду. В нескольких сценах мы использовали веганский шоколадный пудинг, но потом поняли, что на пленке он выглядит слишком похожим на дерьмо. Поэтому нам пришлось переснимать эти сцены с веганской едой, с которой все не смотрелось так, словно я слизываю дерьмо с животов моделей.

А теперь Джулия сидела с друзьями у бассейна в родительском доме, готовясь к свадьбе, а я был в Гластонбери, прячась от стихии в гастрольном автобусе. Гластонбери считался самым большим и крутым фестивалем в Европе, но сейчас там безостановочно лил дождь, и снаружи было полтора фута грязи. Несмотря на июль, в Гластонбери было всего 11 градусов.

– Жаль, что ты не с нами! – сказала Джулия из солнечного Мичигана.

Пол моего автобуса был мокрым и грязным. Мои музыканты и менеджеры носили дождевики, а на ногах у них были покрытые сплошным слоем грязи мусорные пакеты. Дождь, стучавший по крыше, звучал как миллион металлических насекомых.

– Ты права, – сказал я. – Жаль, что я не с вами.

– Мы сейчас идем в дом, – сказала Джулия. – У бассейна слишком жарко.