MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

– Тут есть трейлер или гримерка? – спросил я.

Он печально улыбнулся и покачал головой. Я прошел за кулисы и увидел свою группу, сидевшую на гигантском авиационном футляре. Скотт страдал от похмелья и молчал. Бубба тоже страдал от похмелья и молчал. Я в кои-то веки не страдал от похмелья, но сел рядом с ними и тоже стал молчать. Умф-умф-умф минималистичного голландского техно звучало влажно, словно стадо слонов, методично топавших ногами в грязи.

– Надо сыграть панк-роковый сет, – сказал Скотт. Мы с Буббой посмотрели на него. – Ну, мы в танцевальном шатре в Гластонбери. Тут холодно, мокро, и вообще, разве всем не насрать, что мы делаем? Давайте вообще играть одни каверы на Black Sabbath.

– Не знаю, – сказал я. – Если бы я был на фестивале в грязи, я бы предпочел послушать веселое техно.

Скотт явно огорчился.

– Может, все-таки один кавер на Black Sabbath? – спросил Бубба.

– Ладно, всего один, – сказал я, и мы вышли на сцену.

Я смотрел из окна комнаты своего мотеля на полупустой бассейн. Вода в нем была темно-зеленой и оставалась только на самом дне, не тронутая ни пловцами, ни ветром, ни чьим-либо вниманием. Дело было в начале сентября 1997 года в Портленде, штат Орегон – последний концерт тура, который меня попросила провести Elektra. Лейбл выпустил компиляционный альбом моей музыки из фильмов, I Like to Score, и попросил меня провести гастроли по Америке в его поддержку, а потом, как только тур начался, мне сообщили, что лейбл, скорее всего, от меня откажется.

Гастроли вышли совсем жуткими. На большинство концертов почти никто не ходил. Где-то мы продавали всего процентов 20 билетов и играли в маленьких, почти пустых клубах. В Кливленде мы выступали на открытом воздухе и продали меньше пяти процентов билетов, так что у нас практически получилось воплотить в реальности сцену из фильма «Это – Spinal Tap», где они играли в парке развлечений на разогреве у кукольного шоу. Сегодня в Портленде, впрочем, возможно, будет получше, потому что почти половину билетов раскупили заранее.

Я сидел у окна в мотеле, потому что общался по телефону с моим приемным отцом Ричардом. Я позвонил, чтобы услышать маму, но ей было слишком плохо, чтобы разговаривать по телефону.

– Хорошо, что ты возвращаешься завтра, – сказал Ричард дрожащим голосом. – Твоей маме на самом деле очень нехорошо.

Я решил поговорить о логистике поездки, чтобы не упоминать о том, что мама, скорее всего, умрет в ближайшие несколько дней:

– Ну, я прилетаю завтра вечером и, скорее всего, доберусь до Дариена к полудню во вторник.

– Звучит неплохо. Поторопись, Моби.

– Хорошо, Ричард. Скоро увидимся.

Я положил тяжелую бежевую трубку гостиничного телефона и задумался о бассейне. Недавно закончилось лето – почему они даже не расчистили бассейн и не налили в него воды? Разве мотели, даже обшарпанные, принимающие у себя только музыкантов-неудачников, не должны содержать свои бассейны в чистоте? В свете вечернего солнца оттенок застоявшейся воды был прекрасным – почти такого же цвета, как старый нефрит.

Я взял ключ с пластиковым брелоком и вышел из номера. Пройдя мимо автоматов со льдом и «RC-колой», я спустился к бассейну. Он был окружен сетчатым забором, калитку кто-то запер. Я перелез через ограждение и присел на покрытый плесенью белый шезлонг. Я все еще не верил, что моя мама умирает. Когда ей десять месяцев назад поставили диагноз, я надеялся, что он станет темой для веселых обсуждений на Рождество – такой же, как рассказ о том, как дедушка провалился под лед: опасная ситуация, которая превратилась в праздничный анекдот. Когда Ричард сказал, что ей совсем нехорошо, что он имел в виду? Что она устала? Что ее тошнит? Нет. Он имел в виду нечто более зловещее. «Ей совсем нехорошо» означало, что она уже не здоровый человек, борющийся с болезнью, – она больна и скоро должна умереть. Она проиграла.

Я сидел на солнце в плесневелом шезлонге. Бассейн и парковка были совершенно неподвижны, и ветер медленно гнал по небу огромные белые облака. Далекие звуки скоростного шоссе казались тихим гулом – даже тише, чем настоящая бесшумность. Это заставляло вспомнить о генераторах белого шума, которыми пользовались в кабинетах психотерапевтов. Громкий белый шум скрывал звуки, издаваемые людьми, когда те плакали, горевали и пытались сопоставить разочаровывающие факты о своей жизни с предположениями, которые всегда о ней делали.

По парковке к автобусу шел Эли.

– Эли! Когда мы уезжаем? – позвал я его.

– Эй, Мо! Через пятнадцать минут!

Он посмотрел на пустой бассейн с зеленой водой на дне.

– Поплавать решил?

Я вернулся в комнату и надел свою рок-н-ролльную сценическую одежду: нестираные джинсы и футболку. Через окно я еще раз посмотрел на зеленую воду. В ней кипела жизнь. Бассейн захватили организмы, враждебные людям, и он превратился в целый отдельный мир, безмолвный и недружелюбный. Жизнь победила – пусть и не та жизнь, которую мы хотели и в которой нуждались.

Я прошел в автобус и сел на заднем сиденье со Стивом, моим новым техником, и Скоттом. Они примерно в четырехсотый раз смотрели фильм «Клоун Шейкс с Бобкэтом Голтуэйтом».

– Эй, – сказал я. – Опять «Клоун Шейкс»?

– Ага, – ответил Стив. – Он никогда не устареет.

После саундчека я пошел в веганский ресторан недалеко от площадки и купил соевый «куриный» сандвич и черри-колу. Потом я вернулся в свою маленькую гримерку, поужинал и стал рассматривать надписи на стенах. Желтые стены были практически полностью покрыты граффити: «Член Ли Винга – просто убийца», «Шлюхи стараются больше», «The Wallfl owers», «Завтра бесплатное пиво». После ужина я прочитал местную альтернативную газету, чтобы посмотреть, написали ли в ней обо мне или сегодняшнем концерте.

В рубрике «Ночная жизнь» была короткая статья под названием «Моби, великий белый вой[12]». «В то время как Chemical Brothers, Fatboy Slim и The Prodigy достигли статуса рок-звезд, Моби превратился в пасынка техно, который отстал от остальных и до сих пор играет в маленьких барах, когда его коллеги собирают стадионы». Жаловаться было не на что – все честно написано.