Влияние морской силы на историю. C предисловием Николая Старикова - Альфред Тайер Мэхан

До сих пор Байрон руководил своей атакой, пользуясь тем, что наветренное положение и беспорядок во французском арьергарде предоставляли ему инициативу. Читатель заметит, что хотя было желательно, не теряя времени, напасть на этот арьергард, пока он находился еще в беспорядке, тем не менее следует задать себе вопрос – можно ли было позволять трем кораблям Баррингтона уходить от остального флота так далеко, как они, кажется, зашли. Общая погоня позволительна и уместна, когда благодаря превосходству в численности, – начальному или приобретенному, – или вследствие общего расположения, корабли, первыми вступающие в сражение, не должны столкнуться со значительно превосходящими их силами противника или подвергнуться подавляющему по своей силе огню его до прихода подкреплений или, наконец, когда имеется вероятность, что неприятель может ускользнуть, если только ему не будет немедленно нанесен удар. Ничего этого не было здесь. Не следовало также позволять кораблям Cornwall, Grafton и Lion избрать курс, который дозволил неприятелю, даже почти побудил его скорее сосредоточить, чем рассеять свой огонь. Подробности дела не настолько точно известны, чтобы мы имели право еще на другие замечания, кроме упоминания этих ошибок, не приписывая их обязательно упущению со стороны адмирала.

Французы действовали до этого времени строго оборонительно, в согласии с их обычною политикою. Теперь представился случай для наступательного образа действий, который испытывал профессиональные качества д’Эстена и для оценки которого необходимо понять положение флотов в этот момент. Оба они были на правом галсе, держа к северу (В, В, В), – французский флот под ветром. Он получил мало повреждений, хотя его линия была не в совершенном порядке; но у англичан, вследствие их ошибочной атаки, семь кораблей были серьезно повреждены; из них четыре – Monmouth (a´), Grafton, Cornwall (c´) и Lion (с´´) – были выведены из строя. Последние три около трех часов пополудни были в одной лиге позади и значительно под ветром своей линии, находясь, по существу, ближе к французам, чем к англичанам; между тем скорость английского флота была по необходимости уменьшена до скорости поврежденных кораблей, оставшихся в линии. Эти условия ярко характеризуют затруднения, возникающие для флота, повреждения которого сосредоточены на нескольких кораблях, вместо того чтобы распределяться между всеми; десять или двенадцать, в сущности, нетронутых кораблей, должны были сообразоваться с возможностями других. Д’Эстен со своими двадцатью пятью кораблями имел теперь на ветре у себя Байрона – с семнадцатью или восемнадцатью кораблями, способными держаться вместе, но более тихоходными и менее управляемыми, чем неприятельские, – и видел его тактические затруднения, вызванные заботой о конвое на ветре и о трех выведенных из строя кораблях под ветром. При этих обстоятельствах для французского адмирала были открыты три пути: 1) он мог пройти вперед и, последовательно повернув оверштаг, стать между Байроном и конвоем, послав фрегаты против последнего; 2) он мог повернуть оверштаг всем флотом вместе и напасть на английскую линию, принудив ее принять общее сражение; наконец, 3) он мог, после поворота на другой галс, отрезать три выведенных из строя корабля, что могло бы привести к общему сражению, с меньшим для него риском.

Ни одному из этих трех путей он не последовал. Что касается первого, то, зная критическое отношение к нему флота, он написал домой, что его линия была в слишком большом беспорядке, чтобы позволить ему это. Каковы бы ни были технические дефекты, все-таки трудно поверить, чтобы при существовавшем соотношении движущих сил двух флотов такая попытка была безнадежна. Третий путь представлял, вероятно, наибольшие выгоды, так как он обеспечивал отрыв главных сил неприятеля от поврежденных кораблей и, по всей вероятности, смог бы вызвать британского адмирала на атаку при чрезвычайно опасных для него обстоятельствах. Английские авторитеты сообщают, что Байрон сказал, что он бы опять спустился на неприятеля, если бы тот предпринял атаку на указанные корабли. В три часа пополудни д’Эстен повернул оверштаг всем флотом вместе, построив линию по подветренному кораблю[132], и опять лег на курс к югу. Англичане повторили этот маневр; за исключением авангардного корабля Monmouth (а´), который, будучи слишком сильно поврежден, чтобы маневрировать, сохранил курс на север, – и трех отделившихся кораблей. Два из них (с´) продолжали держать на север и еще раз прошли под французскими залпами; но Lion (с´´), не будучи в состоянии держать к ветру, спустился перед фронтом неприятеля по направлению к Ямайке, лежавшей за тысячу миль. Его не преследовали. Один транспорт был единственным трофеем французов. «Если бы знание адмиралом морского дела равнялось его храбрости, – писал знаменитый Сюффрен, который командовал авангардным французским кораблем, – то мы не позволили бы уйти четырем потерявшим мачты кораблям». Д’Эстен в возрасте тридцати лет был переведен из армии во флот с преждевременно пожалованным ему чином контр-адмирала. Когда началась война, флот не доверял его знанию мореходного искусства, и можно сказать, что это мнение подтвердилось его поведением в течение последней»[133]. «Храбрый, как его шпага, д’Эстен всегда был идолом солдата, идолом матроса; но нравственный авторитет его среди офицеров в ряде случаев оказывался весьма недостаточным, несмотря на явное покровительство, оказывавшееся ему королем»[134].

Еще одной причине, кроме несостоятельности в мореходном искусстве, приписывается обыкновенно французскими историками неудачное поведение д’Эстена в рассмотренном случае. Они говорят, что он смотрел на Гренаду как на настоящий предмет своих усилий и считал английский флот совсем второстепенной своей заботой. Раматюель (Ramatuelle), морской тактик, служивший на действительной службе в этой войне и писавший во время империи, излагает это дело, которое он наряду с Йорктаунским и другими сражениями считает примерами истинной политики морской войны. Его слова, которые, вероятно, отражают мнение людей его профессии в то время, – так же, конечно, как и политику французских правительств, – заслуживают более чем беглого упоминания, так как они заключают принципы, достойные самого серьезного обсуждения:

«Французский флот всегда предпочитал славу обеспечения или сохранения завоевания, быть может, более блестящей, но в действительности менее реальной славе захвата нескольких кораблей; и таким образом он более приближался к истинной цели, поставленной войной. Что, в самом деле, представила бы для англичан потеря нескольких кораблей? Важно атаковать их в их владениях, у непосредственного источника их торгового богатства и их морской силы. Война 1778 г. представляет ряд примеров, которые доказывают преданность французских адмиралов истинным интересам страны. Сохранение острова Гренада, взятие Йорктауна, где сдалась английская армия, завоевание острова Св. Христофора были результатом больших сражений, в которых неприятелю позволили отступить без потерь, лишь бы не дать ему возможности оказать поддержку атакованным пунктам».