Падение Стоуна - Йен Пирс

— А ты правда стоишь?

— Я сказала — известно. Я не говорила, что у меня такое состояние. Репутация важнее реальности, мистер Корт.

— Понимаю. И ответ на твой вопрос — нет. Впрочем, я очень и очень сомневаюсь, что мысль купить графиню вообще пришла бы мне на ум.

— Тогда ты не похож на многих мужчин, для которых чем недостижимее трофей, тем более он им необходим.

— Мсье Рувье?

Она укоризненно подняла палец.

— Я готова обсуждать дела в общих чертах, мистер Корт. Но подробности должны остаться моим секретом.

— Мои извинения. Если мой вчерашний знакомый прав, то ты быстро становишься самой недоступной женщиной Парижа.

— И следовательно, самой дорогой, — с улыбкой сказала она. — А это требует денег. Пребывание месяц в этом доме, роскошные приемы стоят целое состояние. Но и делают мужчин щедрее.

— Мне трудно поверить, что каждая заинтересованная сторона не подозревает о существовании остальных.

— Разумеется, они друг про друга знают. Но каждый считает себя единственным обладателем, а остальных просто ревнивцами.

— Не понимаю, как подобное предприятие может выдержать сколько-то времени, не дав сбоя.

— Вероятно, не может. Но я полагаю, что еще через год это не будет иметь значения. Я накоплю достаточно денег, чтобы жить в достатке, а потому надобность в предприятии отпадет. Не думаю, что подобная жизнь может продолжаться вечно, а мало что есть хуже потаскухи средних лет.

Такие слова настроили ее на задумчивый лад, и я почувствовал, что ей от них стало не по себе.

— Надеюсь, вы не сочтете меня грубой, если я скажу, — добавила она, переходя на светское «вы», — что вам пора уходить, мистер Корт. Сегодня у меня работа.

Встав, я чуть запнулся, говоря, что, разумеется, понимаю.

Она улыбнулась.

— Нет. Вы неправильно меня поняли. Я ведь сказала, я на отдыхе. Мне нужно на прием к принцессе Наталии. Скучная и удивительно глупая женщина, но мне необходимо ее одобрение. А потому, — весело добавила она, — нужно ехать и ее очаровать или по меньшей мере скрыть презрение.

— Прошу, приходите снова, — сказала она, когда я готовился уходить. — Завтра я устраиваю на вилле прием — в девять вечера. Вы будете желанным гостем.

— Я польщен. Но я думал…

— …что я захочу держаться от вас как можно дальше? Разумеется, нет: приятно найти кого-то, чей образ жизни еще безнравственнее моего. А кроме того, по-моему, лучше за вами приглядывать. И вы мне нравитесь.

Странно, как простая фраза способна произвести огромное впечатление: из ее уст она сильно на меня подействовала. Я подозревал, ей мало кто нравился: жизнь научила ее, что мало кто достоин симпатии и еще меньше доверия. И все же она предложила мне и то и другое. Это был расчет? Если да, искусством было дать понять, что это не так, что слова исходят от чистого сердца.

Читая эти слова, вы считаете меня наивным, если меня так легко провели уловки бывшей потаскушки? Что ж, вы ошибаетесь, но сами попались бы, если бы познакомились с ней, когда она была в зените своей власти. И она сама не была ни кроткой, ни ранимой, сколь бы таковой ни представлялась. Она научилась выживать, бороться и не сдавать ни пяди враждебному миру. Сколь бы мягкой и женственной она ни казалась, нутро у нее было крепче стали. Никто ее не знал, и, уж конечно, никто ею не злоупотреблял. Во всяком случае, дважды.

Со мной она к доверию подошла ближе, чем с кем-либо из всех, кого знала. Надеюсь, я не льщу себе, говоря, что доверие было заслуженным, а не просто следствием того, что мою тайну она знала так же хорошо, как и я ее, хотя, без сомнения, и это отчасти явилось причиной. Я имел возможность обойтись с нею дурно и отказался от этой возможности. Я обошелся с нею справедливо и не злоупотребил своей властью над ней. Я обращался с нею так, как заслуживал ее характер, а не как позволяли ее обстоятельства. Она мало к кому проявляла лояльность, но когда наделяла ею, лояльность была безграничной.

Прием обернулся большим событием. Лишь с толикой преувеличения скажу, что он преобразил мой собственный статус во Франции и (одновременно) внес важный вклад в историю французских куртизанок. Большую часть дня я отдыхал: читал за утренним кофе газеты, гулял по пляжу, провел несколько минут за разговорами с недавними знакомыми, которых встречал по пути. А после, за ленчем, состоялась моя встреча с Уилкинсоном: мы сидели в городском ресторанчике и вели исключительно приятный и совершенно бесполезный разговор. Он распространялся про какую-то редкую птицу, которую обнаружил в горах, и был в таком возбуждении (очевидно, ее не видели с тех самых пор, как один легендарный испанский орнитолог описал ее в пятидесятых, и Уилкинсон полагал, что теперь завоевал себе бессмертную славу в мире любителей птиц), что мало о чем другом способен был говорить. Я рассказал ему про уголь, и он остался доволен, но, выслушав мой отчет, быстро вернулся к своим птицам, сказав только: «Хорошо, хорошо. Очень мило». У него не было пожеланий относительно того, что правительству требовалось знать еще. Очевидно, мне стали доверять определять это самому.

Но ленч был довольно приятным и избавил меня от написаний уймы утомительных памятных записок позднее, поэтому и я был доволен. Также я упомянул мою примечательную встречу днем раньше, ведь мне хотелось рассказать кому-то, а я знал, что Уилкинсон, пожалуй, единственный человек в мире, которому можно без оглядки довериться. В конце концов, он тоже на свой лад помог Вирджинии расплатиться с долгами и начать свою головокружительную карьеру. А еще я ею гордился и хвалил себя за проницательность, что распознал нечто, что Лефевр проглядел совершенно.

— В таком случае я должен с ней познакомиться, — весело сказал он, и у меня упало сердце. — Прием, говорите? Великолепно, я пойду с вами…

— Но я правда не…

— Я давно хотел на нее посмотреть, у меня такое чувство, что я уже хорошо ее знаю.

— Очень сомневаюсь, что она захочет с вами познакомиться.

— Она ведь, надеюсь, не знает о нашем сотрудничестве?

— Конечно, нет.

— В таком случае какие у нее могут быть возражения? Мне бы хотелось ее отблагодарить, и, думаю, я знаю наилучший способ это сделать. Не беспокойтесь, Корт. Я не собираюсь губить ваш талисман. Совсем напротив. На какой-то стадии она может оказаться очень полезной.

Я не смог его разубедить и от всего сердца раскаивался в моей внезапной болтливости. Мне следовало бы хранить полнейшее молчание; но скрытность, в какой мне приходилось жить, была совершенно противоестественной. По натуре своей я не склонен к сплетням, но всем мужчинам надо с кем-то поговорить. Во Франции у меня не было никого, и внезапное появление Уилкинсона заставило меня отнестись к нему с большим доверием, чем следовало бы. Вреда тут никакого, но все же я совершил ошибку, проистекавшую из юношеской наивности. Больше я ее не повторял.