Жизнь Фридриха Ницше - Сью Придо

Гарри Кесслер писал: «Мы должны не жалеть собратьев, а стремиться к радости, к ее наибольшему увеличению в мире, – а следовательно, к увеличению жизненной силы… Эта мысль – краеугольный камень философии Ницше» [12]. Через три года после окончания университета Кесслер добавил: «Сегодня в Германии не найдется двадцати– или тридцатилетнего сносно образованного человека, который не был бы обязан Ницше частью своего мировоззрения или хоть немного не находился бы под его влиянием» [13].

Не желая упускать выгоду от возросшего внимания к философии Нишце, Науманн в 1891 году переиздал «По ту сторону добра и зла», «Казус Вагнер» и «К генеалогии морали». Элизабет пригрозила ему судебным разбирательством. Она все еще оставалась в Наумбурге, помогая матери ухаживать за Ницше, и откладывала свое возвращение в Парагвай, пока Науманн не предложил ей хороший куш – 3500 марок за публикацию оставшихся работ. Понимая, что только Петер Гаст способен расшифровать рукописи и превратить их в книги, Элизабет пригласила его на должность редактора и заключила предварительный договор на весьма недорогую редактуру собрания сочинений. После чего в июле 1892 года отчалила в Парагвай по своим делам.

Возвращение Элизабет в колонию, а также возмутительные заявления, которые она сделала в своей книге, настолько разозлили колонистов, что они обратились к Максу Шуберту, директору Колониального общества Хемница (тому самому, которому Фёрстер адресовал предсмертную записку). В письме колонисты холодно уведомляли Шуберта, что пребывание на родине никак не излечило Элизабет от мании величия. Напротив, она сделалась еще более кичливой и высокомерной, чем прежде.

В Новой Германии сложилась тупиковая ситуация. Элизабет с поваром и слугами поселилась в своем поместье Фёрстерхоф и обменивалась с колонистами колкими письмами через третьих лиц и колонки газет, пока в апреле следующего года ей не удалось продать поместье барону фон Франкенберг-Люттвицу. Таким образом она вернула часть приданого, потерянного в парагвайской авантюре. Убедившись, что деньги в безопасности, Элизабет велела Франциске прислать ей телеграмму, в которой бы говорилось, что ее присутствие срочно необходимо для ухода за больным братом.

Газета Colonial News опубликовала сообщение, которое можно было принять за требование высылки: «Первое, что нужно сделать для улучшения ситуации в Новой Германии, – выдворить отсюда фрау доктор Фёрстер». Правда, к тому времени, как сообщение увидело свет, Элизабет, благодаря телеграмме матери, уже покинула колонию под предлогом сестринского милосердия.

Она возвратилась из Парагвая в Наумбург в сентябре 1893 года, превратившись из фрау доктор Элизабет Фёрстер в Элизабет Фёрстер-Ницше. То был знаменательный год, когда произведения Ницше всколыхнули авангард творческих кругов Парижа и Берлина, отразившись в живописи, театральных постановках, музыке и поэзии. Их порыв поддержали скандинавы: датский литературный критик Георг Брандес разжег искру своими лекциями, познакомив шведского драматурга Августа Стриндберга с произведениями Ницше в 1888 году. В результате Стриндберг еще до конца года написал пьесу «Фрекен Юлия», которая заработала славу самой скандальной в Европе и США, превзойдя более раннее произведение Ибсена «Привидения». Пьеса была разрешена цензурой к постановке только на экспериментальной сцене и в частных театральных клубах.

Если «Привидения» всего лишь выставляли на всеобщее обозрение тему сифилиса, то «Фрекен Юлия», история про аристократку и камердинера ее отца, приводила в гораздо большее возмущение. Эта пьеса не фокусировалась на физических проблемах типа сифилиса, но являла собой ницшеанскую психологическую драму, где с криминалистической беспощадностью разоблачались невидимые стены подчинения и контроля, выстроенные взаимной неприязнью и противоборством воли к власти между сверхчеловеком и недочеловеком, выраженными через дионисийский сексуальный порыв.

В 1892–1893 годах Стриндберг жил в Берлине, распространяя идеи Ницше в шумном космополитическом богемном кружке «Черный поросенок», названном в честь забегаловки, где любили собираться его члены. Одним из членов кружка был норвежский живописец Эдвард Мунк. Стриндберг познакомил его с творчеством Ницше, и это оказало на художника настолько сильный эффект, что тот написал знаменитый «Крик». Эта картина как нельзя лучше отражала дух времени (zeitgeist): Мунк запечатлел характерный образ экзистенциального ужаса, вызванного осознанием смерти бога и последующей ответственности самого человека за смысл и значимость своей жизни. Многочисленные литографии и оттиски этой картины быстро заполнили картинные галереи и магазины Франции и Германии.

Четвертой личностью, значительно способствовавшей распространению славы Ницше, была Лу Саломе. В 1889 году Отто Брам открыл свой экспериментальный театр «Свободная сцена» в Берлине, а спустя год начал выпускать журнал Die freie Bühne für modernes Leben («Свободная сцена в современной жизни») [14]. Лу, к тому времени сама ставшая знаменитостью, жила в соседнем доме и писала многочисленные статьи, посвященные Ницше, которые впервые были опубликованы как раз в журнале Брама. Ее статьи подогрели интерес к Ницше, и в 1894 году она опубликовала одно из основных исследований его биографии и библиографии – «Фридрих Ницше в своих произведениях» (Friedrich Nietzsche in seinen Werken).

Даже форма, в которую Ницше облекал свои мысли, немедленно оказала значительное влияние на искусство 1890-х годов. Его стиль сформировался под воздействием болезни, однако короткие, афористичные, непоследовательные выплески, которые на первый взгляд казались хаотичными и незаконченными, были восприняты как последнее слово в литературе. Пьесы Стриндберга известны тем, что классические театральные представления о единстве времени, места и действия в них выбрасываются за борт, а хронология непонятна из-за отсутствия логического развития сюжета, но именно поэтому они так потрясают зрителей. На картинах Мунка видны нарочитые брызги и потеки краски, а целые области холста он оставлял пустыми и незакрашенными. Это был живописный аналог мимолетного, но поразительно сильного, пробуждающего размышления афоризма, формой которого Ницше впервые овладел в Сорренто. Используя эту форму, он выстроил мощную и необычайно современную стратегию «философа “может быть”», которая давала ему возможность закончить афоризм, нить рассуждений или даже целую книгу многоточием, предоставляя читателю самому делать выводы и в то же время признавая, что человек не способен постигнуть абсолютную истину, а стремление к ней – всего лишь иллюзия.

Вернувшись в 1893 году в Наумбург, Элизабет обнаружила, что работы ее брата создали необычайную какофонию мнений во всем мире. В первую очередь она занялась разбором огромного количества принадлежавших Ницше бумаг. Франциска с беззаветной преданностью хранила все письма и записи своего сына. К этому добавился материал, тщательно систематизированный Овербеком и отправленный Франциске из Турина после того, как Ницше был помещен в лечебницу. Любовно собираемый матерью архив разросся до колоссальных размеров и включал в себя бумаги, которые Ницше долгие годы возил с собой: блокноты, отдельные записи, давно забытые черновики произведений, полученные письма, черновики отправленных и неотправленных писем.