Жорж Санд, ее жизнь и произведения. Том 2 - Варвара Дмитриевна Комарова

Латинского квартала на набережной, из которых открывался живописный вид на Notre-Dame и башни Сен-Жак; молодая среда начинающих писателей и студентов, медиков или юристов – как Эмиль Реньо и сам Жюль Сандо – и кипучие событиями 1831-1832 годы. Все это дает «Орасу» отпечаток чего-то вправду пережитого, реально жизненного, опять-таки «всамделишного», а роман этот – как всякие подлинные мемуары, или записки – ничуть не устарел, кажется написанным вчера, и совершенно отличается по своему простому, реалистическому тону, правдивым диалогам и отсутствию всякой романтической риторики как от предыдущих, так и от большинства последующих произведений писательницы.

Чрезвычайно трудно передать, хотя бы и в подробном пересказе, удивительно тонкие переходы настроения и подробности характера Ораса, особенно в последней части романа достигающие замечательного совершенства. И сходство его с «целыми десятками и дюжинами» знакомых автора сделало то, что Орас навсегда останется типом, типом холодного энтузиаста, увлекающего других, потому что он сам увлекается своим красноречием, наивного себялюбца, обуреваемого жаждой блистать, первенствовать, возбуждать всеобщее восхищение; и наносящего непоправимый вред всем, кто с ним близко сталкивается, в любви или дружбе, потому только, что сам он любит лишь самого себя, занят одним собой. Это тип вечный, и вечен противоположный ему тип Поля-Арсеня, любезный сердцу Жорж Санд, появляющийся с первых до последних ее романов – образ преданного друга, человека самопожертвования, самоотверженно допускающего любимую им женщину любить другого, лишь бы она была счастлива, и даже, в случае надобности, помогающего, с болью в сердце, чужому счастью.

Мы указали на сходство самого Ораса с Рудиным.[343] Г. Валишевский[344] находит, что Орас будто бы навеял «Обыкновенную Историю». Не вполне соглашаясь с высокоталантливым историком, укажем, со своей стороны, что мы всегда вспоминаем другой роман Гончарова по поводу «Ораса» и Поля-Арсеия, а именно «Обрыв» – ту сцену, когда рассказчик стережет Веру, ушедшую на свое ужасное свидание с Волоховым. Совершенно таким же образом несчастный Поль-Арсень поджидает Марту в день ее падения, чтобы не дать ей совсем погибнуть и помочь ей возвратиться домой не одной.

Эти два лица – Орас и Арсень – действительно олицетворяют те два типа, на которые, по мнению одного приятеля Жорж Санд, разделяется весь мир, и которых он назвал почти непереводимыми словами: les jobards et les farceurs – простаками и позерами. Но мы имеем в нашей критической литературе гораздо более общее и более точное определение этих двух типов людей, данное Ап. Григорьевым по поводу пушкинских героев, – но подходящее почти ко всем героям наших лучших писателей и еще слишком мало у нас оцененное: тип хищный и тип смирный. Эти определения как нельзя более подойдут и к Орасу и Полю-Арсеню.

Кроме главных действующих лиц, и все второстепенные – виконтесса, ее холодно-развратный и изящно-цинический старый приятель маркиз де-Вернь, Ларавиньер, жесткая, скупая и тупая Луизон – сестра Арсеня, эта деревенская, мелочно-прозаическая, добродетельная недотрога-злюка, – все эти лица удивительно жизненны и ярки.

Лишь два лица совершенно не нужны и даже мешают действию: это рассказчик Теофиль и его сладко-добродетельная подруга – гризетка Евгения. Мешают они потому, что своим постоянным вмешательством в разговоры действующих лиц и даже одним своим присутствием делают, особенно в начале романа, некоторые сцены чрезвычайно неприятными, почти скабрёзными, так как о некоторых вещах нельзя говорить ни при третьем лице, ни через него, не рискуя сделаться глупо-неприличным или грубо-циничным. Да и сама по себе эта открыто живущая в нелегальном союзе парочка справедливо должна была коробить редакцию «Revue des deux Mondes». Невольно читателю приходит желание сказать г. Теофилю: «Г. Теофиль, если вы такой демократ и защитник равенства, а ваша Евгения столь добродетельна, верна и очаровательна, зачем вы на ней не женитесь, будучи совсем свободным, обеспеченным и самостоятельным человеком, так как ваш аристократический папенька был тоже свободомыслящим, а маменька давно умерла, и докторскую практику вы имеете хорошую?»...

Но этого мало. Благодаря тому, что рассказ ведется от первого лица, от Теофиля, то и Марта, и Орас, и Поль-Арсень говорят и разбирают с автором такие вещи, о которых лучше было бы говорить с глазу на глаз. Таким образом, например, очень некрасивыми и просто неприличными кажутся нам все прелиминарии перед отъездом Марты в квартиру Ораса, ее возвращение назад к Евгении после ночи, заведомо проведенной у него, и все дебаты между Евгенией, Теофилем, Орасом и Мартой о том, хорошо или худо, если она сделается его любовницей. Эти разговоры производят впечатление чего-то крайне неудобного, неделикатного, а происходит это единственно оттого, что рассказ ведется от первого лица.

В дальнейшем ходе романа, где автор рассказывает уже о событиях в третьем лице – как о вещах, свидетелем которых он не был, и когда Орас и с Мартой, и с виконтессой и ее приятелями видятся без вмешательства автора, а события идут быстрым ходом, – неприятное впечатление некоторых первых сцен уничтожается. Лишь в конце опять испытываешь довольно щекотливое чувство, когда между теми же четырьмя или пятью лицами начинается подробное разбирательство, «чей» ребенок у Марты: Ораса, Поля-Арсеня или чуть ли не обоих вместе. Положим, Жорж Санд хотела именно этими разговорами вновь характеризовать эгоизм и софистику Ораса при всяком столкновении с действительной жизнью, но благодаря тому, что в этих разговорах, кроме Ораса и Марты, да еще, куда ни шло, Поля-Арсеня (которого это отчасти касается), принимают участие и Теофиль, и Евгения, то опять получается впечатление какого-то неприлично-педантического разглагольствования на довольно-таки скабрезную тему.

Но если отбросить эту чисто формальную, т. е. зависящую от формы повествования ошибку, то в общем роман поражает своим мастерством, удивительной тонкостью наблюдения, выдержанностью характеров действующих лиц. Еще замечательнее то, что лишь один Орас многоречив и по временам напыщен, как ему и полагается по роли. Разговоры же остальных лиц более просты, кратки, реальны и близки к действительной жизни, чем речи действующих лиц других предыдущих и многих последующих романов Жорж Санд. Весь же эпизод неудавшейся любви с виконтессой, и все последующие злоключения Ораса в светском кругу написаны с таким реализмом подробностей, характеристики всех действующих тут лиц так метки, полны такой едкой сатиры, а весь рассказ уснащен такими тонкими «замечаниями в сторону» и отступлениями, что под ним не отказались бы подписаться самые прославившиеся романисты наших дней, от ультрареалистов до любителей сложных психологических «загадок» включительно.

Не решившись самой изобразить трагически-тяжелую и в то же время искусственную связь Листа с гр. д’Агу и предоставив это Бальзаку, но не удержавшись от искушения все-таки нарисовать свою бывшую подругу,