Королевская канарейка - Анна Кокарева

Закончив, владыка отошёл от постели. Леголас, поднимаясь, тихо поблагодарил:

— Спасибо, ада.

Трандуил посмотрел на меня:

— Valie, твоя мазь на столике.

С благодарностью кивнула и взяла коробочку.

— Вы в лес собрались?

— Да.

Король мягко посоветовал сыну:

— Езжай один, оставь женщину. Тебе нужен отдых.

Принцу совет не понравился, судя по тому, как он обнял меня за талию и прижал к себе:

— Нет. Сегодня моя, — и увлёк к выходу.

Трандуил только вздохнул вслед.

* * *

Раздумчиво встала перед пустым стойлом Репки.

— Богиня, твоя лошадка в табуне. Ты редко на ней ездишь, так что, если она нужна тебе — предупреждай заранее, чтобы пригнали, — Леголас, положив руку на плечо, потянул дальше, к другим стойлам.

Заседлал выбранного коня. Нагнувшись, легко подхватил меня, усадив перед собой, и выехал из конюшни.

Неподкованные копыта мягко ступали по лесной подстилке. В наступившей летней ночи я не видела почти ничего: листва скрывала даже свет звёзд, только иногда светлячки разбавляли эту тёплую тьму. Слушала, как дышит и позвякивает удилами лошадь, как шумит листва, но не могла услышать дыхания Леголаса, хоть оно и согревало мне шею, и пушок на ней вставал дыбом от якобы случайных, смазанных прикосновений его губ. Тихо дышат бессмертные… вообще тихий народ.

Хоть что-то я увидела, когда из леса мы выехали к речному затону: звёзды и луна отражались в воде, блестящей, как чёрное стекло, да смутно белели цветущие ненюфары.

Очарованно спросила:

— Здесь можно купаться? Сейчас? Или дно полно коряг, а вода пиявок, и лучше любоваться на расстоянии?

— Как истинная богиня, ты любишь купание и… другие удовольствия, — голос принца насмешлив и мечтателен, — здесь пологий берег, твёрдый мелкий песочек и никаких коряг. Вода тепла, как парное молоко, и шелковиста, как твоя кожа… Искупайся, Блодьювидд.

И буднично добавил:

— А комарьё и пиявок я магией разогнал. Совсем простое заклинание.

Соскочил с лошади и меня снял.

— Раздевайся, я заберу одежду, чтобы не отсырела на песке.

Разделась, странно чувствуя себя под его взглядом — смотрит, как будто не видел голой до этого.

— Блодьювидд, твоё тело белеет в темноте, как эти лилии… ты прекрасна, прекрасна, прекрасна, — и, бросив повод, начал лихорадочно целовать в шею и плечи.

Упираясь руками ему в грудь, всхлипывала и просила прекратить — занятия известно чем сейчас не слишком полезны для нас обоих. Леголас отпустил так же внезапно, как и набросился:

— Переживаешь, как бы не довести меня любовью до смерти?

— Да. А потом меня убьёт твой отец.

Фыркнул и сказал с улыбкой в голосе:

— Купайся. Я пока костёр разведу.

Вода действительно была тепла и шелковиста, и так хороша, что я не смогла купаться тихо-прилично и булькалась с восторженным хохотом; лягушки, задушевно, с эдакой интимностью поквакивавшие на берегу, озадаченно притихли — распугала я их.

Доплыв до середины плёса, легла на спину и смотрела на звёзды, не находя ни одного знакомого созвездия. Это как-то поубавило веселья, и я тихонько погребла к берегу — на скале, возвышающейся над водой, уже разгорался костёр.

Принц оказался хозяюшкой хоть куда — над костром уже котелок побулькивал с травником, а сам он сидел на одеяле, расстеленном поверх подложенного лапника. Пообсохла немного, стоя у огня, оделась и чуть не прослезилась, когда мне протянули лембас — кушать хотелось, так что и сухарику возрадовалась, и благодарно вгрызлась в него. Сама-то я хозяйка не очень, хоть и не совсем порося, но помню, как смеялась, когда одна дама в дружеской беседе сказала: «Ну, девочки, мы же все хозяюшки» — запамятовала, о чём она дальше говорила, так умилилась её вере в человечество. Муж бывший как-то наблюдал, как я пылесосом по полу вожу, и от чистого сердца указал на уголок, в котором грязь осталась. Я пренебрегла, буркнув: «Зато в середине чисто!» — и тогда всё поняла за свою хозяйственность. Она зело умеренная.

Мы молча сидели рядом. Было слышно потрескивание пламени и иногда бульканье — наверное, рыба играла. Лягушки отошли от стресса и снова распелись. Леголас протянул руку и зарылся в мои волосы:

— О, уже сухие. Ляжем?

Согласно покивала; он улёгся и потянул меня за собой. Живо вспомнила, как принц грел меня по ночам в орочьих степях и в гиблых болотах. В такой же позе, прижимаясь сзади и кутая обоих в одеяло. С той лишь разницей, что тогда мне в ложбинку между ягодицами не вжимались отчётливым стояком. Не выдержала и спросила.

— Богиня, ну я не мог тогда тебя этим шокировать. Приходилось сдерживаться. Как хорошо, что сейчас не нужно.

Его рука осторожно легла на мои бёдра и как-то очень легко спустила лосины, я не успела никак воспротивиться. Ещё секунда, и он прижался сзади голым телом, упираясь в закрытые губы. Всхлипнула, возбуждённо и недовольно, и с досадой попыталась вывернуться, но он придержал, шепча на ухо:

— Не надо, я так мечтал об этом, позволь сделать, что хочется.

Ещё подёргавшись, притихла, и он потянул бёдра на себя, заставляя прогнуться. Его шёпот возбуждал, я не могла не прислушиваться и потихоньку сдавала позиции.

— Когда мы ложились, старался усыпить тебя пораньше — тогда можно было перестать контролировать эрекцию, но всё равно было тяжело, особенно, когда ты во сне прижималась. Я как-то проснулся — помнишь, та ночь, когда впервые появились куксы? — от того, что ты недвусмысленно трёшься об меня, — он одним движением, проехавшись вверх-вниз, раскрыл губы, — прошу, не сопротивляйся! Я могу прижать и войти сразу и грубо, но хочется медленно, нежно… прогнись ещё немного, умоляю. Позволь мне доставить тебе удовольствие…

— Ты просила о близости тоненьким жалобным голосом, безутешно всхлипывая. Плакала во сне. Я понимал, что тебе одиноко, и что тело твоё хочет утешения. Ох, как бы я тебя утешил!

От этой новой для меня информации глаза полезли на лоб, но накатывающее волнами наслаждение не давало толком её осознать, и реагировать я могла только на его ласки. Он то ритмично надавливал, не входя пока, то ласкал, двигаясь вдоль; дыхание его становилось всё более рваным, но он сдерживался, останавливаясь и снова шепча на ухо:

— Но также понимал, что ты спишь и будешь крайне удивлена, проснувшись с моим естеством внутри. Хорошо, что я тогда сам проснулся раньше, чем овладел тобой. По утрам ты ничего не помнила — как звала меня в сонном забытьи по имени, как говорила, что хочешь. Ганконер меня тогда возненавидел. А я был счастлив до