Королевская канарейка - Анна Кокарева

'Земля, ты слышишь этот зуд?

Три Михалковых по тебе ползут',

а потом в кремлёвских коридорах после какого-то награждения встретил Никиту Михалкова наедине и подшофе, и, как он опасался, что из коридора не выйдет, но Михалков вдруг подобрел и даже пообнимал его. А мог и побить.

Чувствуя себя так же неоднозначно, снова попыталась вывернуться. Шкаф опасно закачался. Я притихла, как мышь под веником, и через силу подняла глаза на принца.

— Если бы я знал, что ты видишь меня… ТАК, и что я пахну для тебя котятами и апрельским льдом, и что мой поцелуй ты собираешься помнить всю жизнь… я бы сразу пошёл против отца. Прости, я не попрощался тогда — не было сил для этого. Знал, что отца женщины любят, что он умеет понравиться, и что ты забудешь меня быстро. Как и случилось. А я не смог.

Огорчившись, вздохнула:

— И я не смогла.

Посмотрела вбок, и взгляд скользнул по серебряному колечку на его мизинце. Сердце радостно трепыхнулось — носит.

— Хорошо, я попробую рассказать, как вижу тебя, — и замолчал, вдыхая запах волос и как будто собираясь с мыслями.

Погладил по шее, нежно сдвинул ткань с плеча. Затаив дыхание, прислушивалась скорее к ласковой руке, чем к словам.

— Я… мне в юности не нравились человеческие женщины — слишком телесные, грубые. Это прошло. Когда годы и годы воюешь, занимаешься разведкой и не видишь женщин, восприятие меняется. Чрезмерная женственность начинает притягивать, вызывать низменное желание. Эти плавные линии, эта мягкость везде, эта круглая нежная грудь, — его рука скользнула ниже, сжав то, о чём он говорил, а дыхание сбилось, — хочется притираться к ней, сминать её, хочется, чтобы эта мягкость полностью прочувствовала… мою жёсткость. Завернуться в женщину, как в одеяло, войти, заставить кричать, согреться от её пламени. Иногда как пьяный был от близости человеческой женщины, но скрывал — если я не люблю, что я могу дать ей?

Тоже потихоньку пьянея от его шёпота и прикосновений, вздохнула, подумав, что, конечно, эльфы действительно светлы — хотя бы конкретно этот. Не больно думают человеческие самцы, что они могут дать женщине, если не любят её. Они всё норовят купить, да подешевле.

Раньше, когда я сиживала на мамбе, часто бывало, что отказывала человеку, вежливенько так, а он тут же за деньги предлагал. И я его в чёрный список отправляла, а про себя думала: «Надо же, как понравилась, хо-хо», — и что-то трогательное в этом видела. Ой, как я заблуждалась!)

А потом заболела, и сидеть с соплями и температурой дома было скучно. Эта же температура и недостаток кислорода в мозгу сподвигали на сомнительные шутки.

Написал толстенький бородатый кекс, все было стандартно, но вместо законопачивания в ЧС после денежного предложения, я решила спросить, а сколько он предполагал на меня потратить?

Три тыщи, Карл! Я резко утратила иллюзии насчёт своей привлекательности — просто, очевидно, эти поцы считают, что «типа порядочная» подешевле профессионалки. Ладно. Но развлечься хотелось, и я начала торговаться. Предложила за пять тыщ — и, чорт, он согласился. Тогда я написала, что ошиблась и имела в виду пятнадцать. И тут он начал меня развлекать, да)

Мы с этим поцем торговались до посинения. Как два маклака, как бабки на базаре! Впервые в жизни поняла прелесть этого занятия. Я стояла на пятнадцати. Он пытался сбить цену, указывая на мои недостатки, как-то: не первую свежесть и что фигура не модельная. Уходил и возвращался. Спрашивал, что я умею, стою ли этих немаленьких денег. Какая интрига, какой драйв! Не знаю, как оппонент, а я чуть не кончила в процессе. Давно так не хохотала. Икала и взвизгивала от смеха; всхлипывала и брызгала соплями; била рукой по столу. Хорошо, что сразу его в ЧС не закинула. Если считать, что, насмешив женщину, ты наполовину овладел ею, то у него это получилось, как мало у кого, ихихи.

Потом он исчез — ну, я ж так и не скинула ни рубля.

А через недельку проявился. И предложил за пятнадцать тыщ приехать к нему. Я глумливо ответила, что всё-таки за деньги неинтересно, «сможешь — возьми так, по-другому не получится», и, канешна, в ЧС он всё-таки попал. Так и не узнала, рили он собирался мне денежек дать или тоже глумился.

Кст, мой тогдашний любовник, узнав про эту историю, сказал, что я вела себя очень безнравственно и жестоко — с мужской точки зрения. Житие мое, охохонюшки.

И вот, значит, принц эльфов не смеет домогаться до человеческой женщины, если не любит, только любовь считая достаточным к тому основанием. Чорт, мы и правда низшие.

— Блодьювидд, мне нравится твоё человеческое тело, твоя белоснежная грудь и маленькие соски, почти всегда стоящие, от возбуждения меняющие только цвет — с нежно-розового на рубиновый.

Ох, он и правда здорово пьянеет от прикосновений к ней, но трогает мягко и нежно. Жёсткость к бедру прижимается, и там он жёсток до боли.

— Твои маленькие ножки, твои нежные тоненькие запястья, медь и золото волос — как они отросли, я помню, были до талии, а сейчас ты можешь прикрыть ими… свою скромность, — голос стал насмешливым, — скоро они будут до подколенок, это так красиво… и ты пахнешь так, что с ума сойти, но это уже не человеческое. То, что лично мне нравятся человеческие женщины — это, может, и извращение, но твой запах, запах богини, нравится любому эльфу до умопомрачения, до подгибающихся ног. И ещё: у нас есть шестое чувство, позволяющее видеть то, чего не видят люди. Ауру, сущность… не знаю, как на синдарине описать. Ты видишься, как чистое, необыкновенно притягательное пламя. То, как воспринимаются этим чувством люди и эльфы — не то. Это как пламя и шелковистый озноб одновременно, как звёздный свет, как небесная роса; видеть тебя сладкая мука, которую хочется длить и длить, и за твоё прикосновение не жалко умереть. И это не обман, не наркотик, нанесённый богиней, как духи на запястье, чтобы сводить с ума — это просто её истинная сущность.

Помолчал и добавил:

— Ты хотела узнать, как я вижу тебя. Вот. Я попытался, как смог, — и бледно улыбнулся, сначала слегка отстранившись, а потом, как будто сдавшись, прижал к себе, целуя за ухом, там, где даже лёгкое прикосновение вызывает чувственную дрожь.

Всхлипнула, теряя речь и разум, и осквернить бы нам библиотеку (ну, или освятить, с точки зрения высокородных на связь богини с консортом), если бы не начавшие падать