1000 лет радостей и печалей - Ай Вэйвэй

шлюпки на берег. Некоторые настолько ослабели, что их пришлось нести, и они в изнеможении падали на песок.

Хотя я наблюдал эту сцену собственными глазами, потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить увиденное. Я хотел знать, кто эти люди, что привело их к чужим берегам. Они взволнованно вскрикивали и всхлипывали, но я видел, что в глубине души у них безмолвие, здесь они не были дома и не искали помощи и сочувствия. Я ощущал, какой чужой и негостеприимной должна была им казаться эта новая земля. Глядя на их страдания, я чувствовал, будто умирает частичка меня самого.

В последующие месяцы я снимал документальный фильм об этом кризисе, а чтобы лучше понять его причины и последствия, я стал много путешествовать: в лагеря для беженцев на востоке Турции в районе, соседствующем с охваченным войной севером Сирии; в поселения палестинских беженцев в Ливане, основанные более шестидесяти лет назад; в огромные лагеря сирийских беженцев в Иордании и нейтральную зону на северной границе страны. Я съездил в Иерусалим и блокированный сектор Газа, а затем на американо-мексиканскую границу.

Я наведался в новый приют для беженцев в Темпельхофе, бывшем крупном аэропорту Берлина. Но не смог найти никого, кто был готов признать, что это теперь просто лагерь для беженцев, ведь со времен Второй мировой войны европейцы открещивались от мысли, что на их континенте происходят такие трагедии. Я съездил в Идомени, что на границе Греции и Македонии, где застряло более десяти тысяч беженцев из Сирии, Афганистана, Ирака и Пакистана: дорогу, ведущую на север, в Европу, вдруг перекрыли, разбив надежды и мечты бесчисленных семей, которым пришлось покинуть свои дома. Проведя несколько месяцев за интервью и съемками, я полнее осознал масштаб и серьезность этой ужасающей гуманитарной катастрофы.

На протяжении этого периода постоянно появлялись новости о беженцах, утонувших при попытке пересечь море: в 2015 году в Эгейском море тонуло по два ребенка в день, и люди в конце концов устали от таких историй. В большинстве европейских стран беженцам не предоставляли никакой помощи, и дискриминация людей, переживших вооруженный конфликт, часто была не менее жестока, чем сами войны, от которых они бежали. И, что самое горькое, никакие опасности путешествия и трудности, поджидающие на другом берегу, не могли ослабить их решимость. Они продолжают прибывать, словно наводнение, главное для них было, чтобы их дети выжили, несмотря на предвзятое отношение к ним, только бы не видеть, что им угрожает смерть на истерзанной войной родине.

Я возвращаюсь мыслями к отцу, к тем дилеммам, с которыми он сталкивался, и решениям, которые ему приходилось принимать. Когда человек переносит испытания, больше всего он хочет, чтобы следующее поколение избежало страданий, подобных его собственным: для изгнанников дети становятся последней надеждой, ведь, если потерять своего ребенка, переезд теряет всякий смысл. И мой отец, и мой сын, и я сам пришли к одному и тому же: все мы уехали из родной страны. Чувство принадлежности чрезвычайно важно для самоидентификации, ведь только с ним можно найти душевный покой. Как гласит китайское изречение, «обрети мирное пристанище и прими свой удел» (ань шэнь ли мин). Не имея чувства принадлежности, потеряв язык, я испытываю тревогу и сомнения перед лицом столь же тревожного мира.

Лесбос помог мне понять, чего мне не хватает, а это, в свою очередь, помогло увидеть, как жизнь в изгнании, повлиявшая на моего отца, теперь формирует и личность моего ребенка, подобно тому, как тень следует за формой. С 2011 года, когда в Сирии разгорелся конфликт, дома пришлось покинуть почти десяти миллионам беженцев — они оставили места, наполненные воспоминаниями, и потеряли связь и со своим языком, и со своими эмоциями. Когда пропадает память одного человека или целого народа, остается печаль, похожая на бездонную черную дыру.

Отказ забывать обогащает жизнь новыми реалиями, и этот акт неповиновения стал моей миссией. В 2016 году я решил обернуть классические колонны берлинского Концертного зала тысячами спасательных жилетов, а для своей выставки «Закон путешествия» (Law of the Journey) в Национальной галерее Праги я создал резиновую лодку длиной в двести футов (61 м), наполненную 260 резиновыми человеческими фигурами. В 2017 году, работая над документальным фильмом «Человеческий поток» (Human Flow), я собрал одежду, которую носили беженцы, скитаясь по Европе с места на место. В своих бесконечных путешествиях им часто приходилось бросать привезенные из дома вещи, которые какое-то время дарили им тепло и комфорт. В освободившихся лагерях беженцев мы собирали оставленные детские игрушки, женские шарфы и мужские куртки, и я отправлял все эти брошенные пожитки в свою берлинскую студию, где их чистили и каталогизировали. Этим проектом я надеялся напомнить тем, кто живет спокойной жизнью, что внешне все мы похожи и отличают нас друг от друга только обстоятельства, воспоминания и взгляды. Если придерживаться такого взгляда, неужели мы не сможем положить конец неприятию, отчуждению и враждебности?

Мои работы, посвященные мигрантам, по форме соотносятся с проектами, интересовавшими меня в прошлом. Кем бы меня ни считали — художником, активистом, гражданином, — я всегда стремился объединить эти разные роли и добиться в своих исследованиях, документальных фильмах и выставках эффективного взаимодействия между формой и языком. Кризис с наплывом беженцев дал мне возможность выйти за рамки противостояния китайской диктатуре и перейти к более универсальным наблюдениям за человеческой природой, полнее выразить свое понимание прав человека.

Художественное творчество так персонифицировано, что часто идет вразрез с задачами государства, и мои произведения обычно противоречат воле большинства и воле государства. Все мы неизбежно несем отпечаток своей эпохи и культуры, а искусство служит лишь первопроходцем коллективной рефлексии: оно привлекает внимание группы людей, или нации, к какому-то вопросу и расширяет границы познания.

Я политический изгнанник, и мое понимание свободы заставляет меня противостоять авторитаризму своей родной страны. Решив уехать из Китая, я лишился чувства принадлежности и незыблемых основ, плывя по течению, словно ряска. Но теперь моя страна столкнулась с очень похожей проблемой, поскольку она отвергает память и отказывается честно признать необходимость построения здорового общества и учреждения справедливого политического устройства. В то время как Китай становится все более могущественным, моральный упадок страны сеет тревогу и настроения неопределенности во всем мире.

Сегодня все больше людей вынуждены покидать родные места по самым разнообразным причинам: из-за войны, религиозной дискриминации, политического преследования, экологической ситуации, голода, бедности. Сумеем ли мы когда-нибудь справиться с этими напастями? Способна ли цивилизация, построенная на страданиях других, продолжаться бесконечно? И кто может быть уверен, что ему самому не придется однажды расстаться