Cудьба - Мун Чжэин

Утро 30 апреля 2009 года. Президент должен был присутствовать на допросе в Верховной прокуратуре в Сеуле. Это был день позора. В тот день в Понха собралось много народа, хоть президент и сказал не приходить. Супруга Но Мухёна молча сдерживала слезы, президент был спокоен. Те, кто пришел поддержать его, сами начинали рыдать, не говоря уже о том, что утешить президента они были не в состоянии.

На обратном пути, после того как допрос в прокуратуре был закончен, в автобусе царила такая же тишина. Все устали от длительного допроса. Казалось, что президент находится в смятении. Но атмосфера не располагала к непринужденной беседе, которая могла бы вернуть ему душевное равновесие.

Когда прокуратура наконец возбудила дело – а до этого дня было сложно дотерпеть – мы поняли, что исход будет определен в суде. Сколько бы прокуратура и СМИ ни твердили о «суде общественности» и «политическом суде», закон есть закон. Скрыть несостоятельность материалов следствия невозможно. У необоснованного расследования и фальсификации событий тоже есть предел, так как существует сила фактов. И наш случай был как раз таким. Мы могли выиграть. Исходя из этого, президент тоже верил в «силу истины» и «силу неопровержимых фактов».

Вызов президента на допрос в прокуратуру является последним этапом в процедуре. После этого должны последовать процедура задержания, запрос о возбуждении дела без предварительного задержания или же снятие подозрений. Но в нашем случае все было иначе. Даже после окончания прокурорского расследования дело искусственно затягивалось без вынесения решения. Причина была очень проста.

Прокуратура пыталась определить, будет ли поддержан обвинительный акт. Безусловно, в такой ситуации запрашивать ордер – непростая задача. Если заявка на выдачу ордера отклонена, то все расследования, проведенные прокуратурой, прекращаются. Но даже в случае, если вынесено решение о возбуждении дела без предварительного заключения, то определить, последует ли за этим обвинительный акт, очень сложно. И, не имея другого выхода, они просто затягивали расследование, не делая никаких предположений. У них не было иного способа, кроме как продолжать оказывать давление и порочить честь президента посредством СМИ.

Я довез президента домой уже к глубокой ночи, а затем поехал к себе. Я был в смятении. Мою голову сдавливало множество мыслей. Это был ужасный день, мои силы были на пределе из-за бесконечного напряжения. И тем не менее я не мог заснуть.

Как вышло, что президент оказался в таком затруднительном положении? Я не мог понять Но Мухёна. Он был беден. Бедность заставила его погрузиться в учебу, бедность привела его на путь адвоката по правам человека. Если бы он не был беден, то не знаю, заинтересовался ли бы он судьбами людей, которым пришлось столкнуться с трудностями жизни в нищете. Работа адвокатом по правам человека и движение за демократизацию начались просто с того, что он решил помогать бедным и угнетенным людям. И политика была всего лишь продолжением. Его откровенность и искренность по отношению к политике сделали его президентом.

Тем не менее сам он по-прежнему не мог выбраться из бедности. Когда он только начал заниматься адвокатской деятельностью, у него почти получилось это сделать, но затем, погрузившись в рутину помощи бедным и незаслуженно угнетенным, он снова вернулся на путь бедности. Деревня Понха – это далекий уголок, где земля стоит очень дешево, но президенту все равно пришлось взять кредит в банке, чтобы построить дом. Он даже одолжил деньги у Пак Ёнч-ха. Но Мухён однажды сказал мне: «Я сожалею, что в политическом плане я тренировал и закалял только себя и не заставил сделать это свою семью». Однако в итоге все это произошло из-за того, что у президента не было никакого плана о том, чем он будет заниматься после отставки.

Когда после кончины Но Мухёна разговор зашел о наследстве, то выяснилось, что его долг превышал стоимость его имущества на 400 миллионов вон.

23 мая 2009 года новость о кончине президента Но Мухёна повергла в шок всю страну. Бывшие сотрудники «Правительства участия», узнавшие о происшествии из новостных сводок, начали стекаться в больницу Пусанского университета.

Никто не мог поверить в случившееся, и все бесконечно задавали мне вопросы. Многие сомневались в том, что он сам сбросился со скалы. Каждый раз, когда я рассказывал о произошедшем, меня преследовал кошмарный образ президента, каким я увидел его, когда впервые взглянул на Но Мухёна после падения. Кроме меня, секретаря Мун Ёнука и охранников, никто не видел его таким, каким он предстал до того, как труп в какой-то мере привели в порядок, учитывая тот шок, который могла получить его супруга. Сообщать о кончине президента и рассказывать, как все произошло, – жестоко для всех. Но еще обиднее было то, что эта задача легла на мои плечи.

После того как я получил печальное известие, я не мог перестать упрекать себя. Примерно за неделю до гибели президента я не навестил его в Понха. У меня не было других планов, но и острых вопросов, для решения которых мне необходимо было бы ехать, тоже не было. Президент уже прошел процедуру дознания, и прокуратура никак не могла вынести решение.

Поначалу я часто к нему ездил, чтобы подготовиться на случай запроса ордера на арест. И даже убедившись, что они не смогут потребовать такой ордер, я продолжал наведываться в Понха, чтобы обсудить возможность скорого возбуждения дела без предварительного заключения. Однако, так как прокуратура все тянула с решением, я подумал, что лучше дать президенту отдохнуть и немного расслабиться. К тому же при встрече со мной президент так стыдился, что не знал, куда себя деть. Поэтому я посчитал, что ему какое-то время нужно побыть одному и отдохнуть.

В тот момент и для президента, и для адвокатов было очевидно, что, даже если прокуратура возбудит дело, мы без труда получим заключение о невиновности. Никто не мог даже предположить, что президент был полон решимости все бросить.

Об этом мы услышали позже. Но Мухён провел последние выходные накануне гибели в одиночестве. Он не дописал книгу «Будущее прогресса», которую до последнего старался не выпускать из рук. Утром 19-го числа он сказал секретарям Юн Тхэёну и Ян Чончхолю, которые помогали в написании книги, что ему пришлось много пережить за последнее время, и после этого он оставил все дела. Встреча с несколькими знакомыми – это был последний раз, когда я его видел. С вечера 19 мая и до утра 23 мая он ни с кем не встречался, не считая того, что вечером 21-го числа к президенту ненадолго заглянул живший неподалеку знакомый, глава артели Ли Чэу. За день до трагедии Но Мухён заглянул в комнату, где сидели секретари, чтобы выкурить сигарету. Он долго и пристально смотрел на всех, как будто прощаясь в последний раз, а затем молча вышел. И на рассвете 23 мая он покинул дом и отправился в самый долгий путь.

Проведя наедине с собой много одиноких и мучительных часов, он утвердился в своем последнем решении, и в это время он никому, включая меня, не позволил быть рядом. Шок, который я испытал, когда впервые увидел предсмертную записку, был невыносим от осознания, что президент шел к этому. Я все время думал: «С какого момента он вынашивал в голове текст предсмертной записки?»