Катарсис-1. Подноготная любви. Психоаналитическая эпопея - Алексей Меняйлов

Пашенька была знакомая детства отца Сергия, девочка, которая была жалкой уже тогда. Когда Пашенька подросла, она со свойственной женщинам определённого рода разборчивостью подобрала себе такого мужа, который не только пропил её приданое, но и всё, что заработал прежде, и оставил без средств к существованию не только её саму, но и детей. Пашенька стала ещё более жалкой. Дочь Пашеньки выбрала себе точно такого же мужа, как её отец, или он стал таким же, как её отец, в атмосфере, которую создавали в доме мать с дочерью, то есть он тоже спился и даже дошёл до того, что, как монах-отшельник, с людьми вместе не мог даже есть. Кормила их всех жалкая Пашенька, которая зарабатывала, как и положено жалкой, — некрофилической специальностью: учительствовала. Ничего странного в этом нет, более того, вполне закономерно и следует из определяющего жизнь садомазохистов принципа маятника: военный на службе вершит судьбами подчинённых, но дома, перед женой, или перед начальством мордобоец трансформируется в совершенное ничтожество; врач, поклявшийся спасать людей, оказывается на скамье подсудимых за многочисленные изнасилования и расчленения жертв; протестантский служка дома сквернословит — на работе же изъясняется на чрезмерно стерильном языке; признанный в народе и в церкви угодник на поверку оказывается гомосексуалистом или педофилом; а жалкая Пашенька, вокруг которой всё гибнет, занимается учительством.

Отец Сергий Пашеньку разыскал, и та его «научила» — он стал бродягой. (Заметьте: не работать пошёл, не стал душой наслаждаться за каким-нибудь созидательным делом, ведь созидательной души человек легко обучается всякому ремеслу, — а стал бродягой!) Как следует из текста «Отца Сергия», не только Стива Касатский, но и Толстой-проповедник счёл сию закономерную смену вывесок за преобразующее глубинное покаяние и, несомненно, весьма удивился бы, обнаружив в списке излюбленных некрофилами профессий кроме императора, военного, целителя, учителя, монаха, трупорезчика ещё и бродягу.

Через восемь месяцев полиция задержала Стиву Касатского за беспаспортность. На вопросы, кто он, бывший угодник не отвечал, а только говорил, что он раб Божий, за что был судим и сослан в Сибирь. Там, как следует из текста, живёт и поныне, работая у мужика на заимке на посылках, учит детей и ходит за больными.

Для Толстого-проповедника, судя по разбросанным в тексте оценочным высказываниям, отец Сергий после нескольких десятков лет ложной религиозности наконец-то обрёл покаяние и от эксгибиционизма (самовыпячивания) скитского жития затерялся среди людей и тем самым исполнил волю Божью. Так говорит Толстой-проповедник, но согласен ли с ним Толстой-художник?

Что есть, в сущности, лакей? «Подай», «принеси», «пошёл вон» — вот, в сущности, и всё, что от лакея требуется уметь. С такими нехитрыми обязанностями в состоянии справиться человек, даже полностью лишённый способности к созиданию, т. е. яркий некрофил. В пользу значительного содержания ярких некрофилов среди лакеев говорит тот факт, что барыни той эпохи были убеждены, что лакей должен производить впечатление внушительное. Такое ощущение могли внушить барыням только подавляющие некрофилы, которые на такую работу соглашались, из чего следует, что ярким некрофилам роль лакеев на определённом этапе их овладения миром весьма желательна. Что касается изнеженных бездельниц (барынь), то их зависимость закономерна, нужда в лакеях очевидна, но были ли нужны некрофилы на сибирских заимках? Видимо, да, потому что в услужении надолго остаются только некрофилы. Сомнительно, чтобы работник, у которого всё спорится в руках, задержался бы у хозяина дольше, чем на один сезон, — ему по плечу своё собственное хозяйство. Тем более в Сибири, где земля не меряна, — отрезай себе сколько хочешь. Это не жадность, это — психологическая свобода. Таким образом, окажись в Сибири биофил, он бы в кратчайшие сроки стал хозяином, или кузнецом, или, как Иисус из Назарета, плотником. Или, как граф Толстой, сапожных дел мастером. Но не лакеем. И не батраком. Быть лакеем в Сибири — это удел князей, военных, целителей, бродяг, учителей, так называемых «Божьих угодников» и любителей выгребать испражнения — то есть всех тех профессионалов, ипостаси которых последовательно и выбирал отец Сергий.

Таким образом, Толстой-проповедник (посредственный) оказался в противоречии с Толстым-художником (гением). По Толстому-проповеднику, отец Сергий «одолев» ступень князя, военного, иеромонаха, всё-таки обратиться к Богу смог, в чём читатель, по замыслу Толстого, должен удостовериться по новой «смиренной» роли отца Сергия — «подай-принеси». Но Толстой-художник вновь, в который раз, оказался победителем — отец Сергий остался целостным индивидом, он не стал плотником, как Иисус, не стал он шить палатки, как апостол Павел, а каким был, таким и остался, что и видно из очередной его роли «подай, прими, пошёл вон».

Отец Сергий, меняясь, оставался прежним. Софья Андреевна не менялась даже так. Почему она не стала более масштабным чудотворцем и остановилась на уровне плацебо? Ей, видимо, это было не с руки. Не всякой мегере интересно реализовываться именно в целительстве, подобно тому как далеко не всякий дипломированный «народный целитель» берётся кому-либо «помогать». К тому же, Софья Андреевна вполне себя реализовывала в семье. Здесь ей удалось создать наиболее комфортную для себя среду. Все 38 детей и внуков, которые были в сфере её влияния, выросли бездельниками и научились только требовать. Ни один из них в отца и деда не пошёл — для Льва Николаевича своих в доме не было. Они проигрывались в карты и подбирали лошадей в масть. А на это нужны были деньги… Которые сами зарабатывать не могли, но требовали их с Льва Николаевича. Он же видел, что деньги детям только в проклятие, хотел детей выручить, но «выручала» их всегда, давая на пропой, карты и разврат, Софья Андреевна. «Верная» жена, «хорошая» хозяйка, «любящая» мать… Чем, судя по записям в книге отзывов на выставке в её честь, и восхищаются (бессознательно) приходящие и уходящие поколения.

Всё вышеприведённое рассуждение основано на том предположении, что в тексте гениального «Отца Сергия» заключена вся полнота информации о персонаже. Тем и ценно всякое произведение искусства, что его можно обсуждать, исходя из предположения, что о герое там рассказано достаточно. Но всё обстоит иначе, когда мы рассматриваем реального человека. И да будет ваше суждение здраво.

Лев Николаевич в конце жизни говорил, что теперь уже может спокойно умереть, потому что изложил на бумаге всё, что в этой жизни намеревался написать.

За исключением одного.

Максим Горький, пролетарский писатель, в гениальность которого верили по всей планете, но только при его жизни (умел заставить, певец революции!), Льва Николаевича естественно считал насильником, Софью Андреевну же боготворил, о чём и написал большую статью.

В ней, в частности, он описывает угрозу Льва Николаевича, что он-де перед смертью скажет о женщинах такое, тако-о-ое… Но только перед самой смертью, стоя одной ногой в могиле, дескать, скажу, и хлопну крышкой гроба!