Маленькие люди - Олег Рой

Повальная миниатюризация была похожа на массовое сумасшествие, на бушующую стихию, и мне пришлось покорно отойти в сторону, уступая ей дорогу. Привычный нам евроатлантический мир стремительно менялся. Я и не представлял, что у моды может быть такая сокрушающая, неодолимая сила. Теперь путь к успеху выглядел так: быть или стать маленьким, затем получить визу и гражданство Хоулленда, приобрести здесь недвижимость и найти спутника или спутницу жизни столь же небольших размеров.

Что меня по-настоящему поражало, так это колоссальная скорость подобных изменений. Казалось, достаточно одного взмаха невидимой волшебной палочки, одной ноты дудочки гаммельнского крысолова – и вот уже на подиумах фотомодели вместо 90–60–90 имеют параметры 45–30–45, глянец выходит в формате А8, а в клатч от Луи Виттона или Биркин не может войти пачка сигарет старого образца. Впрочем, сигареты тоже уменьшились, и теперь в моде тридцатимиллиметровый формат. Ну, хоть курить стали меньше. И то хорошо!

Изменения коснулись буквально всего, и этого не мог не заметить даже я со своей перманентной занятостью. Когда на Тринити-лейн открылись первые лепреконские бутики, я удивился, но не более того. Однако, оказывается, в нашем мире не модную одежду подгоняют по фигуре, а фигуру перекраивают под модную одежду. И не только одежду – миниатюрным стало все: драгоценности и телефоны, компьютеры и часы, парфюмерные флаконы и рюмки для алкоголя – все постепенно приобрело новый, уменьшенный на коэффициент Фибоначчи размер.

– Вы, кстати, оказались правы, сэр, – сказал мне в телефонном разговоре генерал Херн. – Это оказалось чертовски выгодно экономически. Даже сейчас, когда мода захватила только верхний, элитный сегмент рынка.

Звонил он мне для того, чтобы попросить не препятствовать трансформациям и, если можно, увеличить число установок для этого.

– Предупреждаю, к вам идет цунами, – весело рокотал он в трубку. – Ведущие банки открывают ипотечные программы для оплаты «райанизации». Скоро уменьшение станет доступно и среднему классу. – Он помолчал, затем спросил: – Вы никогда не задумывались о посте генерального секретаря ООН?

– Задайте этот вопрос Блейку, – посоветовал я.

С Блейком у нас сложились странные отношения. Мы не то чтобы находились в ссоре, но между нами словно черная кошка пробежала. Я не могу точно сказать, по какой причине. Иногда причина не важна. Но теперь, увы, мы стали в нашем общении напоминать старых Харконена и Кохэгена. В делах, касающихся Хоулленда, мы всегда выступаем единым фронтом, но вот наше личное общение с некоторых пор ползет на несмазанных полозьях.

Впрочем, у меня есть надежда, что скоро все переменится. И для такой надежды есть весьма веские основания.

Я зашел в палату к Ариэль. Моя жена читала книгу из запасов мадам Штайнер. На этот раз это был роман Франсуазы Саган. По моему настоянию в ее палате даже поставили небольшой книжный шкафчик. Я вообще постарался сделать пребывание Ариэль в больнице максимально комфортным. Мне бы хотелось, конечно, чтобы она наблюдалась дома, но я прекрасно понимал, что это невозможно.

Причин было две. Это звучит как каламбур, и сейчас объясню, почему. Во-первых, Ариэль была беременна двойней, что для женщины ее размеров само по себе довольно сложно. Наверно, ни один человек на Земле не подвергался столь пристальному вниманию еще до рождения, как мои дети, и в этом крылась вторая причина. Перед моим внутренним взором стояли Джилл и Долли, и я с самого начала настоял на максимально полных обследованиях. Собственно, при том оснащении, какое имела хоуллендская больница, я не мог разве что взять интервью у своих детей. К счастью, все было строго в норме, даже те немногие проблемы, которые традиционно бывают у эмбрионов. Впрочем, несмотря на прекрасные физические показатели, рожать мы все-таки запланировали с помощью кесарева сечения, хотя бы потому, что дети, как это часто случается в случае двойни, лежали не совсем правильно.

Я поставил цветы в вазу, из которой кто-то уже убрал мой вчерашний букет. На тумбочке лежал кусок чизкейка, принесенный кем-то другим. Вообще, Ариэль навещали еще Барбара, Мэри-Сью, девушки из цирка, в том числе Одетт с Одиль. Надо сказать, что сестры отказались от операции по полному разделению, но все-таки перенесли небольшое оперативное вмешательство, которое значительно облегчило их жизнь. Они теперь разъезжали по городу в специально сконструированном для них «Бугатти». Причем водили его быстро и ладно, словно бог их для этого и создал. Порой к Ариэль заглядывал и Блейк, но только в то время, когда не рисковал столкнуться в палате со мной.

Ариэль отложила книгу и ласково улыбнулась:

– Ты каждый день приносишь мне по букету, – с ласковой укоризной сказала она. – «Гринписа» на тебя нет.

– «Гринпис» дал мне специальную медаль, – напомнил я. – «За реальные действия по снижению антропогенного фактора нагрузки на окружающую среду». Образно говоря, я получил индульгенцию на ежедневный отстрел нескольких краснокнижных животных. А эти орхидеи специально выращиваются для букетов и элементом экологической системы не являются.

Я присел на табуретку рядом с кроватью. Ариэль села, опираясь на подушки, и взъерошила мне волосы. В моей жене живет какая-то естественная, совершенно рефлекторная нежность. Кажется, для нее быть ласковой столь же нормально, как для птицы – петь.

Я запустил руку в карман пиджака и достал небольшую коробочку с колечком. Открыла коробочку она самостоятельно и не могла не залюбоваться ее содержимым – недаром лучшие ювелиры мира перебрались со всем своим скарбом и со всеми инструментами в наш город.

– Но, Фокс Райан, – она подняла глаза. – Зачем?

– Потому, что у меня самая лучшая в мире жена, – сказал я. – А еще потому, что сегодня, как раз в это самое время, но год назад…

Я не стал даже продолжать, она и так поняла. И вспомнила поезд, Чипа и Дейла, непредвиденную остановку и бобби с унылым хромым доберманом на поводке.

– А я даже забыла, – сказала она тихо. – Как же я могла?

Я погладил ее по щеке ладонью, к которой она сразу же прильнула.

– Просто сейчас у тебя такое состояние, – ответил я. – Это нормально, по-другому и быть не может. Ты будешь прекрасной мамой, Ариэль.

Она положила головку мне на плечо, вызвав в душе буквально прилив нежности. Я гладил ее по волосам, называя своим огоньком, счастливой звездочкой, маленьким белым кроликом…

Мы пробыли вместе полтора часа, а затем мне пришлось уйти. В нашей больнице, как ни странно, за порядком следили очень строго и сильных эмоциональных нагрузок на рожениц тоже старались не допускать. Что, в общем-то, и правильно, хотя для меня могли бы сделать исключение. Но не тут-то было! Выйдя из палаты, я почувствовал себя совершенно опустошенным. А затем вздрогнул – в коридоре больницы я увидел Игги! Я даже отшатнулся, но затем взял себя в руки – конечно же, это был не мертвый герр Штайнер, мужчина был лепреконом. А потом я его узнал.

– Какой-то вы бледный, Фокс, – сказал Пьер, пожимая мне руку. Солнцезащитные очки от Картье, придавшие ему сходство с моим не то кошмаром, не то персональным оракулом, он снял и положил в нагрудный карман пиджака. На лацкане пиджака красовался белый пятиконечный крест ордена Почетного Легиона. Генерал Херн оказался точен даже в деталях, и теперь я точно знал, где пройдет следующая зимняя Олимпиада. – Словно увидели призрак. Что-то, не дай бог, с Ариэль?