Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Удар о землю отозвался острой болью в правом колене, и первый шаг дался с трудом. Припадая на поврежденную ногу, Абзагу ринулся к гаражам и, пока среди гвардейцев царила паника, успел скрыться в кустах у реки. К этому времени ополченцы отбили у гвардейцев танк, ставший первым военным трофеем будущей армии Абхазии.

Здесь Тали перевела дыхание и с гордостью произнесла:

— Там, у Красного моста, мы поняли и поверили, что, несмотря ни на что, устоим и погоним эту нечисть обратно! Сколько продолжался тот бой у Красного моста, трудно сейчас сказать, но для меня, Мушни, Артура, Володи и остальных ребят он останется вечным. Вечным в том смысле, что там, в разрушенном кинотеатре с символическим названием «Апсны» («Страна души»), мы боролись не за будущую сытую и беззаботную жизнь, а за право думать и говорить на родном языке, за душу будущей родины.

Возможно, в конце прагматичного и циничного XX века подобное звучит наивно, но это действительно так. Мушни, Арзамет, Артур, Володя и остальные три с половиной тысячи, что сложили головы в той страшной войне, были лучшими из лучших, цветом нашей нации. Талантливые и энергичные, они без труда могли устроить богатую и безбедную жизнь не только себе, а и своим близким в России, Турции, Америке и бог знает где еще. Но они избрали другой путь, остались с родиной в ее самый трудный час, чтобы отстоять свободу и независимость.

И сейчас, когда развалины поросли травой, а время смягчило горе, я с горечью слышу: «А зачем нужна была эта свобода и такие жертвы, если мы стали жить хуже?» Понятно, когда это говорят те, кто спит и видит себя на куче денег. У них родина там, где платят больше. Вдвойне обидно за тех, кто во время войны не щадил себя, а сегодня, столкнувшись с нуждой и несправедливостью, растерялся и потерял веру.

Государство, как и человек, рождается в муках. Моя многострадальная Абхазия родилась в страшных муках, и пусть пока ее не признают, но я не сомневаюсь, что время все расставит по своим местам. Моя маленькая страна никогда не затеряется и не исчезнет, как канули когда-то в Лету могучие империи монголов и османов, потому что мы отстояли самое главное и самое важное — свою землю, свой язык и свою культуру. И я надеюсь, что через пять — десять лет мы будем жить в свободной и процветающей Абхазии!

Тали закончила рассказ и, смутившись своего порыва, отошла к краю причала.

На фоне изумрудной морской волны и лазурного неба ее тонкая, изящная и будто устремленная в будущее фигурка напоминала изображение богини на древнем «Арго», бесстрашный экипаж которого, презрев все опасности, отправился в далекое странствие на поиски золотого руна и счастья в неведомую Апсны — Страну Души.

Я любовался Тали, прекрасными и одухотворенными лицами моих собеседниц и невольно задавал себе один и тот же вопрос: почему именно они смогли запечатлеть в фотографиях, кинопленках и памяти, а затем пронести через время столь глубокие и выразительные по силе и правдивости судьбы людей и страны в прошедшей войне?

Талант и смелость — несомненно! Но среди профессионалов, работавших тогда в Абхазии, было немало отважных и одаренных. Почему все-таки они? Может, в силу того, что беда коснулась и опалила огнем потерь каждую из них? Но горе и утраты не обошли стороной многих журналистов и фотокорреспондентов. А может, потому, что само естество женщины противно войне? Наделенная природой великим даром продолжения жизни, только она способна так глубоко ощутить и передать ту боль и то страдание, которые несет с собой война. И они: Тали, Майя, Ирина, Марина, Катя и Леля делали то, что из века в век совершала Женщина, — хранила вечную любовь и возрождала из пепла новую жизнь…

Прошли годы после окончания войны и тех наших встреч, и эта новая, мирная жизнь с массой житейских проблем стала непростым испытанием даже для моих героинь. Она странным и непостижимым образом так далеко развела их, что мне казались сном те прошлые наши встречи и беседы, а яркие и цельные образы девушек — плодом моего воображения.

— Тали! Майя! Ирина!.. Ну почему?! Как такое могло произойти? — невольно вырвалось у меня.

За соседними столиками стихли разговоры, и я, почувствовав на себе любопытные взгляды и неловко помявшись, поспешил ретироваться. До обеда еще оставалось много времени, и мне ничего другого не оставалось, как просто убивать его в приморском парке. В этот час там было немноголюдно. Несколько пожилых супружеских пар сонно клевали на лавочках в тени гигантских эвкалиптов. Шумная стайка ребятни, вырвавшаяся из школы, гомонила на песчаной отмели. Неподалеку от них по тенистой аллее гуляла высокая и статная женщина с мальчуганом лет пяти. Ее походка, движения головы показались мне знакомыми, и я невольно ускорил шаг.

«Ирина?!» — не поверил я собственным глазам, а когда подошел ближе, понял, что не ошибся. Она, привлеченная шумом шагов, подняла голову, и наши взгляды встретились. Ее огромные серые глаза от удивления стали еще больше, и в них вспыхнул радостный огонек. От неожиданности и внезапно нахлынувших теплых чувств мы какое-то время не могли произнести ни слова и с любопытством разглядывали друг друга.

За прошедшие шесть лет Ира почти не изменилась, разве что слегка пополнела, но это ее нисколько не портило, наоборот, она стала еще миловиднее и женственнее. В выражении лица и во взгляде прибавилось теплоты и спокойствия, волосы стали еще гуще и пышными волнами растекались по плечам. Пикантная родинка над верхней губой, казалось, стала еще привлекательнее. В очередной раз я убедился, что дети и счастливая семейная жизнь любую женщину, а тем более такую как Ира, делают еще прекраснее.

Мы заговорили наперебой, прошлые воспоминания путались с нынешними впечатлениями, но это нас нисколько не смущало. Говорили так, как будто и не было прошедших шести лет. Ира с увлечением рассказывала о своей работе — она по-прежнему трудилась в той же самой поликлинике, о новой квартире в районе Синопа, куда переехала на днях, и, конечно, о сыне Гаррике. Он был тем центром вселенной, вокруг которого крутилось все в семье, и здесь мне пришлось выслушать такую массу интереснейших подробностей, что этому вполне мог позавидовать знаменитый врач Рошаль.

И когда разговор зашел о наших общих знакомых, в нем вольно или невольно мы коснулись последних событий, сотрясавших Абхазию. Не обошли они стороной и семью Ирины, она симпатизировала Раулю Хаджимбе, а муж Алхас был горячим сторонником Сергея Багапша. Ирина с большой неохотой заговорила об этом, но в ее голосе не было того ожесточения и нетерпимости, с которыми я так часто сталкивался в последние дни. Она по-житейски относилась ко всему происходящему, а ее слова больше напоминали медицинский диагноз:

— Новой Абхазии всего одиннадцать, в историческом масштабе это возраст младенца. Младенца, у которого нет прививки ни от кори, ни от золотухи, вид которых ужасен, но не смертелен. Наши выборы то же самое, в конце концов перебесимся и здравый смысл возобладает. Нас слишком мало и мы слишком много отдали в прошлом, чтобы сейчас пусть даже ради самого важного президентского кресла пойти стенка на стенку. Это понимаю я, это понимает Алхас, рано или поздно поймут и самые отмороженные…