10000 лет во льдах - Роберт Дункан Милн

ботаническими образцами, et hoc genus omne37, короче говоря, совершенный научный хаос, без подобия закона и порядка. С другой стороны, "студия" была богато и роскошно обставлена и содержалась в скрупулезном порядке личным камердинером Бернхэма, которого, как я заметил, сейчас там не было.

Войдя сначала в лабораторию, я заметил, что козлы, похожие на те, что во дворе, стояли на полу в центре, и что они были увенчаны неглубоким цинковым поддоном, снабженным с одного конца сливной трубой, как у ванны, ведущей в придворную канаву. Я был еще более удивлен, когда, пройдя в мастерскую, заметил, что в центре этой комнаты также находилось то, что можно было бы назвать дополнением к козлам, поскольку мебель была сдвинута в сторону, чтобы освободить место для импровизированного стола, на котором лежал обычный матрас. В дополнение к этому у одной из стен было развернуто и приготовлено бюро-кровать, а в камине пылал огонь, хотя день был каким угодно, но только не холодным. Прежде чем я успел поразмыслить о значении всех этих таинственных приготовлений, я услышал, как Бернхэм зовет меня, поэтому, бросив пальто на диван, я поспешил присоединиться к нему. Я застал его занятым разжиганием небольшой переносной паровой машины, стоявшей в углу двора, и присоединением к выхлопной трубе цилиндра другой трубы длиной в несколько футов с подвижным рычагом, очевидно, для выброса пара в любом желаемом направлении.

– Теперь, – сказал он, завершив подключение, – пока котел набирает обороты, мы с тобой должны приступить к работе и распаковать наш груз. Я ожидал увидеть доктора Данна здесь раньше, но врачи, как вы знаете, всегда имеют право на свободу действий в непрофессиональных вопросах.

С этими словами он взял нож и начал отрезать веревки, я последовал его примеру. Затем мы снимали слой за слоем мешковину, воздух, как мне показалось, становился все ощутимо холоднее когда снимали последнюю часть мешковины. Мы, конечно, не смогли снять обертку, на которой лежал груз, а просто удовлетворились тем, что разрезали мешковину на верху и позволили ей упасть с обеих сторон – каково же было мое удивление, когда я увидел перед собой огромную продолговатую глыбу голубого прозрачного льда. Но кто выразит мои чувства, когда мгновение спустя я различил вложенную в сердце прозрачного кристалла фигуру человека.

Но позвольте мне описать то, что я увидел. Там, лежа на спине посреди замерзшей плиты, безошибочно можно было узнать тело человека, но настолько удивительно живое во всех деталях, что поверить в то, что человек мертв, было так же трудно, как и понять, как он оказался в своем нынешнем положении. Глаза были темными и широко открытыми, и было ли это связано с какими-то особыми преломляющими свойствами среды, через которую они наблюдались, или нет, они не выглядели стеклянными или, казалось, теряли свой блеск. Короткие, густые, вьющиеся черные локоны, которые окружали лоб и коротко подстриженная борода, обрамлявшая щеки, выглядели настолько естественно, насколько это было возможно в расцвете сил. Но столь же необъяснимой была одежда. Она была сделана из какого-то легкого материала, который носят в жарком климате, и имела больше общего с древнегреческой хламидой или арабским бурнусом, чем с любым другим типом одежды, который я помню. Цвет её подобран со вкусом и был великолепен, и не потерял своей первоначальной свежести. Ноги были обуты в сандалии, а на одном из пальцев правой руки все еще сверкало кольцо с драгоценным камнем. Это было лицо и фигура красивого мужчины лет тридцати или около того, и вся его поза свидетельствовала о спокойствии и указывала на то, что, кем бы он ни был, он встретил свой конец спокойно и безболезненно.

Я машинально повернулся к Бернхэму и увидел, что он наблюдает за моим удивлением и улыбается.

– Ну, что вы думаете о моём грузе? – спросил он. – Стоило ли доставлять его сюда из-за полярного круга?

– Я должен поздравить вас с подобным образцом, – ответил я. – Он, несомненно, станет большим приобретением для наших ученых и антикваров. Но как вы собираетесь сохранить его? Не сочтете ли вы довольно трудным делом поддерживать лед в твердом состоянии… и, я полагаю, так же дорогостоящим?

– Это не входит в мои намерения, – ответил он. – Я хочу разморозить его.

– А потом? – спросил я.

– Оживить его.

Я посмотрел на своего друга, чтобы понять, не шутит ли он, но не смог обнаружить никаких признаков веселья на его лице.

– Почему нет? – сказал он. – Этот человек во льду так же органически совершенен, как вы или я. Ни одна клеточка или атом его организма не претерпели никаких изменений с тех пор, как он пришел в то состояние, в котором он сейчас находится. Подумайте, что если он встретил свою смерть – если он действительно мертв – утонув, и вода, в которой он утонул, впоследствии замерзла, в этот момент ему было не хуже, хотя он и пролежал тысячи лет, чем человеку, который утонул пять минут назад. И я придерживаюсь этого мнения, и мой друг доктор Данн согласен со мной…

Доктор Данн, один из самых ученых врачей и хирургов в городе, как хорошо известно, вошел во двор в этот момент, тихо постучав, и извинился за свое опоздание.

– Мой друг, доктор Данн, я говорю, согласен со мной, что наше обращение с утонувшими или так называемыми утонувшими людьми совершенно неправильно, и что их можно реанимировать даже через несколько часов после того, как смерть с виду уже наступила, если будут приняты надлежащие меры. Утопление – это просто случай остановки функции, вот и все. Если организм здоров, почему его нельзя заставить снова выполнять свои функции? Разрушает ли временная остановка часы, если с ними все в порядке? Если да, то для чего нужны врачи и часовщики, хотел бы я знать? Не так ли, доктор?

– Во всяком случае, мы можем попытаться, – внушительно сказал доктор. – Я искренне рад такой благоприятной, я бы даже сказал, ультра-благоприятной возможности проверить эффективность моего оживления утопленников на столь многообещающем предмете.

– Но как насчет замораживания, доктор? – осмелился заметить я, поскольку хладнокровие, с которым ко всему этому отнеслись, болезненно напомнило мне о моих собственных недостатках в научных знаниях и сделало меня соответствующе скромным, – Я всегда думал, что замороженные конечности все равно что мертвы, и что только ампутация может спасти жизнь остальной части организма в таких случаях. Мне кажется, что когда все тело заморожено, это еще хуже.

– Тем лучше, – горячо возразил доктор, – гораздо легче работать там, где условия однородны.

К этому времени пар,