Контакт первой степени тяжести - Андрей Горюнов

– Ну что ты! Нет, конечно. Просто такие точки создаются всегда в подобных местах – а на Земле их больше сотни – таких же точек, как вот эта. Точки перехода.

– Что значит «точка перехода»?

– Здесь ты в контакте с ними. С нами. С иноземной цивилизацией. Которая старше земной почти на тридцать миллионов лет. И мало того – здесь точка перехода, здесь ты можешь уйти к ним – если хочешь и если ты билет имеешь, как бы. Пригласительный билет.

– Кто ж получает такой пригласительный билет?

– Да кто захочет. Любой. Вот взять тебя – ты сюда стремился. Пришел. Прошел, можно сказать, все испытания, почти. Сам прошел. Вот, получай. – Борис достал из кармана небольшой абсолютно чистый кусочек картона, размером с визитную карточку. – Вот твой билет. Раз – и квас.

Белов взял карточку и покрутил ее в руках.

– И что теперь? Не понимаю.

– Теперь ты можешь перейти в иное состояние. Как я. Они дают тебе гражданство. Вид на жительство – ну, если хочешь.

– А что взамен?

– Да ничего. – Борис пожал плечами. – Что им с нас взять-то, кроме чести?

– Но это как бы смерть?

– Смерть? – Борька удивился. – Я похож на мертвого?

– Нет, не похож.

– Тогда закусывай давай.

– Я правильно понимаю, что можно быть и там и тут – и с ними, и тут – человеком?

– Да. Конечно. Но вряд ли ты останешься, – в Москве там, то да се. Пойми, старик, возможности другие, другие интересы, все другое. Вот ты представь: ты был муравьем, а стал человеком. Ты превратишься снова в муравья, хотя и можешь – запросто – допустим? Полезешь назад – в свой родной и любимый муравейник?

– Нет, конечно…А ты? А ты сам – вот сейчас? Сидишь со мной, беседуешь. Это же и значит, что ты назад, в муравейник, полез – разве не так?

– А я сейчас – не я. Я – это лишь визуальное выражение контакта. В удобоваримой для тебя форме. Тренихина же нет как такового, уже месяц с лишним. Тренихин есть, конечно, но он теперь как бы везде – с одной стороны и нигде конкретно – с другой.

– Тебя разлили? – улыбнулся Белов. – Как бы по стаканам?

– Мне очень это сложно тебе объяснить. У вас, людей, нет аналогичных понятий… Нет, стоп! Вот знаешь, все же – похожее понятие у вас есть – Бог? Вот это наиболее близкая аналогия. Бог есть? Есть! А где он? Везде. Нигде. Но есть – совершенно точно. Есть Бог на свете! Давай еще по чуть-чуть. За полное взаимопонимание!

Они выпили.

– А на что ж это похоже на самом деле?

– Закусывай! На что похоже? Не объяснишь. Ты сможешь все. Ты – Бог. И ты – практически, считай, бессмертен, старик. Я, например, сначала, дня четыре, все смотрел историю. Все ж сохраняется – ты знаешь? Можно увидеть, как строили пирамиды, как Цезаря пришили, как Сталина замочили – а его ведь замочили – на самом-то деле!

– Да есть такое мнение. Знаю.

– «Мнение», – фыркнул Тренихин. – Да ведь я же его и замочил. Еще в начале сентября, старик.

– Как так – в начале сентября?

– Ну, так, для удовольствия. Не нарушая хода истории, конечно. Посмотрел я историю нашу – двадцатый век, до конца, как в кино, только все в натуре. Очень уж гад он большой был, Иосиф Виссарионыч. Такая падла. Хуже твоего Власова. Ну, руки и зачесались у меня. Ты не волнуйся. Что ты побледнел? Ты тоже сможешь, когда станешь.

– Чего я смогу?

– Ну, Сталина замочить, например – если, конечно, захочешь. Да и вообще… То да се… Ужасно интересно! И… смешно. Смешно, старик, смешно. Потом я много летал: на Марс, к Плутону, в центр Галактики. И здесь, конечно, на Земле… Почти целый день летал над Амазонкой. Знаешь, старик, оказывается, на Земле живет довольно много зверей, еще не известных людям. Поразительно. И большие есть, крупные… А на дне океана, старик… Ты закусывай!

– Но…

– И не смотри на меня так. Я – это только оболочка. Как, впрочем, и ты сам. Ты сам ведь тоже – тлен… И лишь душа твоя – вот это-то и есть ты сам. Практически бессмертный.

– Ну, хорошо. А как ты выглядишь-то без «грима», что ли?

– Никак. Вот так, точнее.

Тренихин растворился в воздухе, превратившись в пляшущие над бревном иглы света.

– Вот, полюбуйся: это я без «грима», без наворотов, без всех лишних прибамбасов. Как говорят французы, полный натюрэль.

– Похоже на полярное сияние.

– Ну, – оживился Борька, проявляясь снова на бревне. – Полярное сияние – так это мы и есть, чудак-человек!

– Не понимаю! Объясни мне все же: если вы – вокруг, то почему же на Земле творится непрерывный кошмар?

– Еще спроси: «чего ж тогда инфляция?» Старик, тут ничего нет странного и нет никакого парадокса: это просто жизнь. В твоем вот, в личном теле бактерии воюют: друг с другом, с лейкоцитами. Микрофлора против микрофауны. А мозг, твой собственный мозг, уже сорок два года молча царит над этим всем – над войнами. Над мирами миров. Миров, в которых свои трагедии, радости, традиции, законы. Причем царит твой мозг, заметь себе – практически ни во что не вмешивается. Так, иногда – попьешь лекарство… Хлоп аспиринчика с похмелья. Антибиотик – скажи? А там же от него – как чума легочная в средневековой Европе, эпидемия, мор: народы, расы вымирают. И вновь потом рождаются, само собой. Всех не убьешь поголовно! Вот и цивилизации точно так же – как отдельная особь, как отдельно взятый человек, как инфузории – рождаются, взрослеют, размножаются, стареют и умирают.

– Так ты скажи мне толком-то, – Белов крутил в руках билет. – Что мне это приглашение дает?

– Что? Ну, если предельно просто – это приглашение стать Богом. И кстати, если хочется, то вмешиваться здесь – в историю, в политику – пожалуйста. Когда узнаешь, правда, больше – тебе это почти расхочется. Но это к слову. Не иметь забот, ограничений. Делать только то, что хочешь. К чему душа лежит. Твой новый статус – от тебя – лишь по способностям, зато тебе – все, что ты хочешь, – по потребностям. Такой вот внезапный коммунизм, что ли?

– Какой же смысл в этом приглашении для них?

– А как же? Они в себя как бы кровь вливают. Молодую, свежую. Но лишь здоровую, конечно. Ты сдал все экзамены – почти! Сам сдал, без подсказок. Опять же – почти. И можешь, в общем, влиться. Стать Богом. И жить себе, поживать. Десятки тысяч лет жить, мимоходом замечу…

– Но все-таки не вечно?

– Нет, мой друг! И Боги, знаешь, умирают.

– Да. Об этом я и сам догадывался.

– Прекрасно! Ты пей давай – что ты держишь ее на весу? Тебе, я понимаю, нечего терять здесь, в человеческой шкуре. Они, кстати, то есть мы, мы берем ведь только одиноких. Чтобы родных не огорчать. Обидно ж, если папа или мама исчезает. Тебя в Москве ничего не держит, по сути. Ничего и ничто! Взамен же этого «ничто» ты получаешь все. Почти, опять же, все.