Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

смысл, уже ставший пословицей, 1 Кор. 15:32, был дословно заимствован из Писания Сираха.

То, что Лука сформировал весь этот отрывок свободно, не исключено даже потому, что он привязал его к случаю, что приводит нас к еще одному моменту: мы уже отмечали, что пластическое искусство евангельской историографии не достигло такой степени, чтобы создать полную связность в целом и в большом масштабе. Перед предостережением от поиска земных сокровищ приводится ответ Иисуса, которым Он отверг просьбу человека из толпы разрешить спор между ним и его братом о разделе наследства. Человек, — ответил Иисус, — кто поставил меня судьей или врачевателем наследства над тобою? Правда, это слово не направлено ни против жадности, ни против мирских забот вообще, но является выражением того же противостояния позитивному закону, о котором мы уже говорили выше. Этот ответ Иисуса не означает, что Он только «не хочет вмешиваться» в развитие государственной жизни, но что новый принцип не имеет ничего общего с этим форумом закона. Поэтому, как бы ни было несомненно, что здесь сведены воедино различные вещи, мы все же должны пойти дальше и утверждать, что не установлено даже то, что Лука вообще не принимал никакого литературного участия в рассказе о том столкновении, которое, как предполагается, послужило поводом для последующего рассуждения об истинных скорбях. Ведь, во-первых, маловероятно, чтобы когда-нибудь — не будем говорить, по такому случаю, когда Его окружали мириады незнакомых людей, — незнакомец предложил Господу разрешить спор о наследстве между ним и его братом. Более вероятно, что та же мысль, та же реакция против позитивного права, которая породила увещевание верующих разрешать свои споры полюбовно между собой, породила и то столкновение, выражаясь иначе, что христианский принцип не может участвовать в решениях позитивного права. Эта идея была дана и знакома Эвансу паствой: почему бы ему не преподнести ее в разных формах? И если в данном случае он использовал ее как повод для разговора о земных заботах, то что это доказывает, кроме того, что в данном случае он был не более счастлив в своем прагматизме, чем в других?

2. Служение Богу и мамоне.

Мысль о том, что нельзя одновременно служить двум господам, т. е. Богу и мамоне, хотя связь διὰ τοῦτο λέγω ὑμῖν очень тесная, должна быть согласована со следующим увещеванием.

Мы уже отмечали, что то, что слово «богатый» является очень узким, не так тесно связано с последующим увещеванием о том, что не следует заботиться о своей жизни, как это утверждает переходная формула, а, скорее, эта формула уместна в совершенно ином контексте.

В конце притчи о богатом человеке и перед запретом на земные заботы Матфей читает в записи Луки замечание: «так бывает с тем, кто собирает себе сокровища, а не богатеет в Боге». Этот контраст, эта аллюзия, заключенная в словах «сокровища» и «богатство», напоминает евангелисту о другой форме этого контраста, где также говорится о богатстве, и он, не задумываясь, копирует это высказывание, которое он читал далее в писании Луки, изречение, которое и здесь нашло себе прекрасное место только благодаря внешней связи, потому что в притче о неправедном управителе и затем в изречении о верности и ее доказательстве в малом говорилось о маммоне. -

Насколько охотно Матфей следует даже самому отдаленному призыву, насколько охотно он позволяет одному слову увлечь себя в самую неожиданную сторону и насколько точно он знает Писания Луки, он доказал нам в этом отрывке своей Нагорной проповеди на примере, достаточно сильном, чтобы разрушить все здание апологетики. Насколько же глубоким и прочным должно быть основание этого здания?

3. Внутренний свет.

После наставления о том, что нужно стремиться не к земным, а к нетленным небесным сокровищам, ибо где сокровище, там и сердце, следует утверждение, что верующий должен всегда поддерживать внутренний свет, если он не хочет быть окруженным глубокой тьмой. Этот внутренний свет так же важен и необходим для духовной жизни, как и свет тела — глаз.

Если евангелист даже не решился связать этот отрывок с предыдущим и последующим с помощью переходных частиц, то апологет думает, что он сможет установить и развить эту связь наилучшим образом? «Направление к земным благам, — говорит Толук, — заставляет ум занимать себя только земным». Какая тавтология! «Но если око ума земное, то как весь человек окажется во тьме!» Но ведь ум, то есть сердце, о котором говорилось ранее, — это уже общее человека, или весь человек. С другой стороны, «свет в тебе» — это последняя, но высшая точка в человеке, из которой исходят все решения и самоопределения, и которая поэтому также должна, как этот источник и последнее прибежище истины, быть сохранена в своей чистоте с величайшей заботой.

А как это высказывание увязать со следующим, о двуедином служении мастера? «Здоровье внутреннего глаза, — отвечает Толук, — состоит в том, чтобы признать истинное, высшее благо единственным; ему, следовательно, должно быть подчинено все остальное». С «поэтому» такого рода можно связать самые отдаленные вещи. В изречении о внутреннем взоре речь идет исключительно о внутреннем отношении духа к самому себе; в изречении о служении другим — о разделении духа между противоположными интересами.

В записи Луки Матфей читает после изречения о нетленном сокровище увещевание: «Подпояшьте бедра ваши и зажгите светильники ваши, и будьте как люди, ожидающие господина своего при возвращении его со свадьбы». Матфей не записывает это изречение, а позже превращает его в притчу, но слово «светильник» напоминает ему о другом изречении о светильнике тела и духа, которое он читает у Луки и которое нашло свое место здесь только благодаря внешней аллюзии — «Никто не ставит светильника под сосуд», ст. 33. Матфей передает его, опуская лишь неясную и запутанную тавтологию заключительного факта. Вот как это изречение попало сюда.

§ 23. Несвязанные изречения.

1. Суждение.

Матфей плавно возвращается к изречению Луки, которое он превратил в Нагорную проповедь. «Не судите, говорит он, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

Судя о других, человек задает стандарт для себя.

Матфей упростил изречение, которое он находит в речи Господа в Евангелии от Луки, и очень удачно привел его к общему выражению, в котором его смысл становится бесконечно большим. Ведь когда Лука говорит: «Не судите, и не судимы