Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти

Понятия не имею, сколько времени я восторгался этим бунтом материи, бьющим наотмашь по незащищенному рассудку, — знаю лишь, что из транса меня вывел трепет перед вхождением в самую высокую комнату, мастерскую в башне, черепную коробку этого дома-зверя с пестрой шкурой. Взбираясь по винтовой лестнице, я обнаружил, что Спейр открыл восьмиугольное слуховое окно, казавшееся теперь пристально смотрящим глазом божества. Пробираясь сквозь лабиринт безумных цветовых иллюзий и оживших теней, я шел на голос… вернее, лишь на дрожащее эхо голоса, ибо звук здесь искажался даже пуще света. Встав на последнюю ступень перед дверью в мастерскую, я прислушался к звучащим невесть откуда гулким словам:

— Теперь тени восходят к звездам — движутся во мне, во всем сущем. Их великолепие должно пронизать каждую вещь, каждое место, что обустроено по образу и подобию их — и нас… Этот дом — мерзость, вакуум, пустота. Ничто не должно противиться… противиться…

И с каждым повторением этого последнего слова усиливалась борьба — эхоподобный неземной голос исчезал, вытесняемый настоящим голосом Спейра. В конце концов Рэймонд, похоже, восстановил полный контроль над собой. Настала пауза — краткое затишье, что я уделил обдумыванию дальнейших сомнительных сценариев, согласно которым я мог действовать или же оставаться безучастным. Все ли было кончено для запертого в мастерской человека? Не могла ли смерть быть разумной ценой за опыт, что предшествовал кончине предыдущего хозяина дома? Весь мой багаж запретных знаний не смог склонить меня в сторону того или иного решения — не от него зависели те сиюсекундные откровения, что обрушились на меня, когда я застыл, взявшись за дверную ручку, застыл в ожидании толчка, случая, который мог бы решить все. В тот момент единственным доступным мне чувством была непреодолимая, кошмарная предрешенность.

Из-за двери раздался низкий, утробный смех — звучание его нарастало с приближением смеющегося. Но он не отпугнул меня — я не шелохнулся, лишь сжал плотнее ручку, весь во власти видений: звезды средь огромных теней… странные заоконные миры… беспрерывная вселенская катастрофа.

Что-то тихонько прошелестело у самых моих ног — опустив глаза, я увидел несколько небольших прямоугольников, выступающих из-под двери развернутым веером, словно карты. Склонившись, я поднял один из них и уставился бездумно-пораженно на украшавший его таинственный символ. Пересчитал остальные — их было столько же, сколько окон в круглой мастерской. Значит, все печати сняты.

Подумав о той силе, что высвободилась теперь, когда все защиты спали и ничто более не препятствует воздействиям снаружи, я позвал Спейра — не питая, впрочем, надежд на то, что прежний Спейр еще существует. Но низкий смех вдруг смолк, и затем — уверен — я услышал голос Рэймонда Спейра.

— Окна! — кричал тот. — Они затягивают меня, к звездам и теням!

Все мои попытки открыть дверь ни к чему не привели: в комнату я так и не попал, ибо неведомая сила надежно запечатала ее. Вряд ли я мог еще чем-то помочь Спейру. Его голос исчезал, затихая, проваливаясь в небытие.

Мне остается только гадать, какими были его последние секунды — там, в кольце окон, выходящих на миры, не поддающиеся никакому описанию. Той ночью тайна доверилась лишь Спейру — не знаю, было ли то волей случая или прихотью плана. Я остался в стороне, но некая малая часть опыта могла быть сохранена мною — и, коли я того желал, мне нужно было попросту покинуть этот дом.

Моя догадка оказалась верной, ибо, едва я вышел в ночь и повернулся к дому, мне открылось, что комнаты его не пустовали более. Как оказалось, работали окна в обе стороны — и внутрь, и наружу; и теперь все то, что я видел снаружи, будучи в его стенах, стало частью его внутреннего убранства. Дом целиком перешел в собственность иномирных сил. Перед ним я простоял до самого рассвета — до того, как цветистые фантомы ночи растворились в прохладном свете утра.

Несколько лет спустя мне выпал случай повторно посетить дом. Я застал его пустым и покинутым, как и предполагалось. В проемах больше не было ни рам, ни стекол. Как меня просветили в близлежащем городке, дом заработал дурную славу, и мимо него уже не первый год никто не ходил. Мудро избегая манящей бездны ада, жители городка придерживались собственных улочек, собственных парков и собственных старых жилищ. А что им еще оставалось? Откуда им знать, что их дома незримо обжиты без их ведома? Они не видят — не хотят видеть — тот мир теней, с которым соприкасаются каждый миг своих кратких беспечных жизней. Но я уверен, что порой, когда пробивает тревожный сумрачный час, даже они ощущают его присутствие.

Ранним утром, за несколько часов до восхода солнца, меня разбудил доктор Дюблан. Он стоял у подножия моей кровати и дергал за многочисленные покрывала, и в полудреме мне показалось на секунду, что по моему ложу прыгает какой-то неизвестный науке зверек. Потом я увидел трясущуюся руку в перчатке — спасибо свету фонаря за окном; следом признал и фигуру самого доктора, в пальто и шляпе.

Я зажег торшер на тумбочке и сел, глядя столь хорошо известному нарушителю спокойствия в лицо.

— Что случилось? — недовольно спросил я.

— Прошу прощения, — произнес он довольно-таки нетерпеливым тоном. — Хочу вас познакомить кое с кем. Думаю, вам пойдет на пользу.

— Ну, раз вы так считаете… А можно как-нибудь попозже? Я и так плохо сплю — уж кому, как не вам, это знать.

— Верно, но я знаю кое-что еще, — парировал он, не скрывая раздражения. — Тот, кого я хочу вам представить, очень скоро покинет страну, так что в нашем случае время — на вес золота.

— Все же…

— Ну да, я знаю. Ваши психозы. Вот, примите это.

Доктор Дюблан вложил мне в ладонь две кругленькие таблетки. Я закинул их в рот и запил водой из стакана на тумбочке, стоявшего рядом с будильником, мягко потрескивающим из-за какой-то странной поломки механизма. Мой взгляд, по обыкновению, застыл на плавно движущейся секундной стрелке, но доктор Дюблан поспешил вывести меня из транса:

— Поднимайтесь, мы уходим. Внизу ждет такси.

Я стал поспешно одеваться — с невеселыми мыслями о том, что с водителем, скорее всего, придется в итоге расплачиваться мне.

Доктор Дюблан провел меня к машине, стоявшей в переулке позади моего дома. Слабый свет ее фар почти не наносил урона окружной темноте. Бок о бок мы проследовали к ней по щербатой мостовой, сквозь облачка пара, струящегося из-под канализационных люков. В проеме меж близко сдвинутых крыш я увидел луну, и мне показалось, что прямо на моих глазах ее фазы слегка поменялись, будто желтый шар обрел чуть большую завершенность, чем прежде. Доктор перехватил мой взгляд:

— С луной все в порядке, если вас это беспокоит.

— Но она вроде как поменялась.

Издав раздраженный рык, доктор распахнул дверцу и усадил меня в машину.

Водитель, казалось, медитировал до нашего прихода — реакции от него доктор добился не сразу. Лишь после того, как он несколько раз повторил адрес, на который нам нужно было попасть, таксист обратил к нему свое тонкое, крысиное личико. Некоторое время мы ехали молча сквозь безлюдные улицы — в поздний час мир за окном автомобиля казался нагромождением колеблющихся в отдалении теней. Тронув меня за руку, док произнес: