Стоять до последнего - Георгий Свиридов

Перед самым Берлином поезд задержали. Простояли часа два. Беккер уже хотел было высаживаться и добираться автобусом, но паровоз дал гудок, и поезд тронулся. На станцию прибыли поздно вечером. Крытый перрон чем-то напоминал Миклашевскому Киевский вокзал в Москве. Однако рассмотреть подробнее он ничего не мог: в Берлине действовали строгие правила затемнения. Тусклые, редкие лампочки синего цвета почти не освещали ничего вокруг.

— Не отставай, — повторял Беккер.

И Миклашевский, подхватив громадные чемоданы капитана, торопливо шагал следом.

Толпа приехавших спешила к выходу, увлекая Беккера и Миклашевского. Только слышны были возбужденные приглушенные голоса да топот кованых сапог. Среди прибывших много военных. У выхода шеренгой стояли эсэсовцы с автоматами на груди. Проверка документов.

У командира остлегиона в Берлине оказалось много родственников, друзей, знакомых. Миклашевскому сразу стало понятно, почему он оказался на таком посту и далеко от Восточного фронта. Беккер, едва вышли на темную площадь, разыскал ближайший телефон-автомат и стал названивать. Справа вдалеке что-то горело — не то большой многоэтажный дом, не то какая-то фабрика. Через площадь, сигналя, промчались пожарные машины…

— Понимаешь, я не хочу появляться в доме, как у вас говорят, снегом на голову, — пояснил Беккер, набирая очередной номер. — Хочу, чтобы друзья ждали, сидя за столом. Сейчас предупреждаю, что уже здесь, ступил на землю нашей столицы, а письма и телеграммы отправил загодя. Не зря же, черт возьми, мы тащим наши чемоданы!

Чемоданы действительно были увесистые и наполнены всевозможными копченостями и бутылками французского коньяка, шампанского и отборного вина. У Миклашевского затекли руки, хотя он привык к тяжестям. Сначала спустились в метро. Подземка сразу же разочаровала Игоря. Ему казалось, что в Берлине метро должно быть, по крайней мере, на уровне московского, а то и лучше. Для себя немцы должны постараться! Однако едва спустились вниз, он увидел по бокам скучные цементные облицовочные плиты, на которых висели рекламные плакаты. Подземный вокзал был чем-то похож на длинный заводской сарай. Унылый, заляпанный серый перрон. Подкатил состав. Вагонов почти вдвое меньше, чем у московского подземного голубого экспресса. И сами вагоны небольшие, замызганные, затертые.

— Понимаешь, Миклашевский, это и есть наше знаменитое берлинское метро, подземный трамвай. Большое достижение техники! Я слышал, что и в Москве что-то похожее делали, но не думаю, что там могли создать настоящее метро, — разглагольствовал капитан.

Игорь молчал. Станции метро мелькали, похожие одна на другую. Спорить и доказывать не имело смысла, да и трудно было это делать, ибо такого рьяного нациста, как Беккер, словами не убедишь. Разве он поверит, что московские станции облицованы лучшим мрамором и гранитом, что станции украшены скульптурами и художественными произведениями, что выдающиеся специалисты трудились над оформлением подземных коридоров, переходов, перронов?..

В вагоне метро Игорь невольно обратил внимание, что многие немки едут с объемистыми посылками. Миклашевский присмотрелся к обратным адресам: «Варшава», «Львов», «Париж», «Киев», «Псков», «Ростов»…

Потом они тряслись в автобусе, который двигался по пустынным темным улицам города. Пассажиров было мало. Беккер, почти прижавшись носом к стеклу, глядел на темные дома, угадывал улицы, тарахтел без умолку, но Миклашевскому эти названия ровным счетом ничего не говорили. Он видел лишь чужой, хмурый, затемненный город, угрюмую столицу рейха.

Родственники Беккера жили где-то на окраине. Острокрыший двухэтажный особняк, затемненный деревьями снаружи, казался нежилым. Но внутри было светло, тепло, оживленно, шумно играла радиола.

Весь вечер Миклашевский чувствовал себя неуютно в этом доме. Ему никто ничего неприятного не говорил, с ним обращались вполне вежливо и культурно, даже посадили за общий стол, однако взгляды всех находящихся за столом были весьма красноречивы. Его рассматривали, как смотрят на редкое животное, на породистый рабочий скот, на странное подобие человека, на дикаря, который может опрокинуть стол и разбить посуду, не понимая ее значения.

Часа через полтора, когда в доме стало утихать общее оживление, Миклашевский подошел к пианино, открыл крышку, пробежал пальцами по клавишам. Потом, пододвинув стул, уселся и стал играть. Полились тихие и плавные звуки бетховенской «Лунной сонаты», которую Игорь разучил еще в детстве, когда его прочили в артисты. Музыка увлекла, и странно было думать, что ее написал немец, представитель именно того народа, который сейчас уничтожает памятники русской культуры… Игорь не видел, как за его спиной на него стали показывать пальцами, делая от удивления круглые глаза. Он только краем уха слышал, как капитан самодовольно давал краткие пояснения:

— Он не чисто русский! Нет… В его жилах течет добрый процент нашей немецкой крови. Он племянник господина Зоненберга, который сейчас в Кенигсберге и занимает важный пост. Он уже начинает говорить по-немецки!

На следующий день Миклашевского устроили в захудалой гостинице. Оттуда он направился на Викторияштрассе, где в доме номер десять помещался «Русский комитет», председателем которого являлся бывший советский генерал Власов. Миклашевский помнит до сих пор, как его там не очень ласково встретили: подумаешь, чемпион по боксу! Только начальник личной охраны Власова, жирный и угрюмый детина в офицерском эсэсовском мундире, пригласил Миклашевского к себе, долго расспрашивал, особенно интересовался боксерскими достижениями, а потом предложил:

— Возьму тебя в свою роту личной охраны их превосходительства генерал-лейтенанта Власова. Радуйся и соглашайся! Жить будешь в Берлине, и харч отменный!

Миклашевский не знал, как поступить, — согласиться или отказаться. Но тут вмешались какие-то штабные чины и сообщили, что боксера вызывают на Новую Фридрихштрассе. При упоминании этой улицы у начальника личной охраны Власова невольно вытянулось лицо, словно он глотнул вместо водки неразведенный уксус.

На Новой Фридрихштрассе, как вскоре узнал Миклашевский, в доме номер двадцать два, находился русский отдел германской контрразведки. Там с Миклашевским разговаривали два подполковника, и по выговору трудно было определить, кто же они: немцы, долго жившие в России, или русские, бежавшие к немцам. Эти два подполковника после продолжительной беседы, похожей на допрос, предложили Миклашевскому «в пропагандистских целях и, конечно, в целях интересов безопасности великой Германии» проявить свои силы на профессиональном ринге.

— Учтите, германская нация — это самая высокоразвитая нация, где в каждом доме знают и ценят спорт. Вам, наверное, известно, что именно здесь, в Берлине, состоялись последние предвоенные Олимпийские игры, на которых присутствовал сам фюрер!..

— Немцы знают и любят спорт мужественных и сильных людей, выходящих на единоборство в кожаных перчатках, — сказал второй подполковник. — Великий немецкий боксер Макс Шмеллинг одержал победу над американцем Джо Луисом, и сам фюрер приветствовал победителя. В Германии нет немца, который бы не знал Макса Шмеллинга!.. Вы имеете представление о том, какую карьеру вы можете себе сделать? Ваши выступления будут не просто боксерские матчи, это будет акт сближения наших наций.