Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев

подавлении всякого эксперимента, всякого свободного личного поиска и в сведении всего искусства к пропаганде («служить делу построения коммунизма», изъясняться в «форме понятной народу»). Поэтому даже те писатели, которые совершенно чужды политики и заняты лишь проблемами чисто эстетическими, вынуждены стать «диссидентами поневоле». Чтобы защитить свое право на аполитичность им, как это ни парадоксально, приходится вступать в политическую борьбу. Начатая в послереволюционные годы борьба формалистов против теории «отражения» в искусстве, подхваченная и «Серапионовыми братьями» («искусство преображает мир, а не копирует его»), понимание художественной формы как самодовлеющего замкнутого мира; конструктивистские поиски структур, замятинский экспрессионизм («кажущееся неправдоподобие вскрывает истинную суть»), метод «остранения», освобождающий слова и понятия от их обычных автоматических связей и возвращающий им изначальную свежесть, гиперболизм футуристов, отстаивание обериутами права на нелогичность и на парадокс, восстание против банальности и неиндивидуализированной серости советских соцреалистиче-ских писателей, неотличимых один от другого, всё это находит горячий отклик как у нынешних «диссидентов поневоле», так и «сознательных» диссидентов. Среди прозаиков-эксперименталистов, быть может, наибольшей популярностью пользуется сегодня Борис Пильняк, в романах которого («Голый год», «Третья столица») они находят в зародыше почти все приемы новейшей прозы: параллельное соединение разных уровней повествования и монтаж разнородных кусков – авторского текста, документальных материалов, газетных заметок, выписок из правил, длинных цитат из других авторов – прямой репортаж с самим Пильняком среди других персонажей, импрессионистские зарисовки, интеллектуальный комментарий и философские рассуждения, столкновения разных точек зрения на одно и то же событие, интерпретируемое по разному разными его участниками, калейдоскопическую композицию, а не линейное развитие, скачки и пропуски, которые читатель должен заполнять сам своим воображением (отсюда большой удельный вес подтекста), внутренний монолог, мелькание ничем не связанных друг с другом и появляющихся мимоходом персонажей, описание самых отталкивающих вещей и таких деталей, которые раньше были табу в литературе, и т. д.

Литературная оппозиция 20-х годов постепенно и всё более сокрушалась не методами полемики, а административными мерами: закрытие «Дома искусств» в Петрограде (1922), запрещение романа Замятина «Мы» (1922) и «дело Замятина», последовавшее за опубликованием романа за границей (1927), «Постановление о печати» X съезда партии (1924), призывавшее создавать «литературу для масс» и предварявшая решения Первого съезда советских писателей и ждановские послевоенные постановления, изъятие журнала «Новый мир» с «Повестью непогашенной луны» Пильняка (1925) и перебро-шюровка всего номера (совсем как в утопии Орвелла «1984 вд>) изъятие журнала «Звезда» с поэмой Клюева «Деревня» (1927), опубликование за границей романа Пильняка «Красное дерево» (1929) и «дело Пильняка», запрещение романов Платонова «Чевенгур» (1929) и «Котлован» (1930) и «дело Платонова» в связи с его бедняцкой хроникой «Впрок» (1931), постановление ЦК партии о роспуске всех литературных групп (1932) (в том числе и «пролетарских» писателей, отчасти оттого, что их считали недостаточно ортодоксальными, но главным образом потому, что хотели покончить со всякими независимыми писательскими группами вообще и превратить писателей в верных слуг партии), и наконец, Первый съезд советских писателей (1934), на котором впервые на авансцену выплыла фигура Жданова и на котором прозвучали также и другие речи совсем в ждановской тональности («империалистический романтизм Гумилева», «кулацкая поэзия Есенина», «классовый враг Заболоцкий», «враги революции», отказывающиеся признать «мудрость партии»).

С этого момента свободное литературное творчество становится невозможным. И теперь уже за запрещением произведений того или иного писателя следует и физическое уничтожение самого автора (Бабель, Пильняк, Иван Катаев, Клычков, Мандельштам, Клюев, Романов, Хармс и т. д., список насчитывает около боо имен). Диссидентство уходит вглубь, ибо любое внешнее проявление его становится смертельно опасным (правда, и в те годы находились смельчаки, готовые идти на риск – Даниил Андреев, Есенин-Вольпин, Аркадий Белинков), и только теперь мы начинаем узнавать шедевры, созданные в те годы и пролежавшие в тайниках многие годы («Мастер и Маргарита» Булгакова, стихи Ахматовой и Пастернака, рассказы Платонова).

Но едва смертельная опасность миновала, диссидентство вспыхнуло с новой силой, разумеется, принеся с собой новые темы и новые проблемы, ибо сегодняшние диссиденты испытали, увидели и узнали то, чего не могли знать писатели 20-х годов: страшный опыт тоталитаризма, одичание масс и утрата всяких идеалов, полное банкротство «великой доктрины». Поэтому и старые темы – защита справедливости против пользы, индивида против Власти и против обезлички, личного и критического мнения против идолов, культуры против бездуховности – звучат в ином контексте и по-новому.

[Венеция, 1977]

Образ Советского Союза в представлении итальянцев

Публикуется впервые[267]

Белое пятно на карте

Нашим потомкам вероятно одной из самых больших загадок нашего времени будет представляться тот факт, что в век спутников связи, осуществлявших телепередачи из Европы в Америку, огромная страна, занимавшая шестую часть земного шара, вторая по мощи держава мира, оставалась совершенно неизвестной большинству людей, живших за ее пределами, представляла собой фактически белое пятно на карте мира. Но если невежество и неведение в отношении советской реальности в большей или меньшей степени присуще всем странам Запада, то Италия, без сомнения, бьет все рекорды. Самые фантастические представления о Советском Союзе характерны в Италии не только для коммунистов и сочувствующих им, но для подавляющего большинства, в том числе и для яростных противников коммунизма. Каковы причины такого положения? Те причины, на которые обычно указывают, которые очевидны и которые, конечно, во многом объясняют явление, тем не менее, не являются решающими. Первая из этих бросающихся в глаза причин, несомненно – изоляция СССР от остального мира и закрытый характер советского общества. Граждане СССР не могут выезжать из страны и, следовательно, не могут рассказать жителям других стран о своем положении. Те немногие советские туристы, которые получают возможность посещать западные страны, и члены тех официальных советских делегаций, которые приезжают для налаживания всевозможных контактов, представляют собой вполне определенную категорию лиц, тщательно проверенных органами советской секретной службы. Паспорт для поездок за границу – одна из самых высоких привилегий в Советском Союзе и предмет самой большой зависти подавляющего большинства. Получают эту привилегию лишь люди, в лойяльности которых КГБ совершенно уверен. Приезжая на Запад, они лишь повторяют утверждения советской пропаганды и скрывают правду – одни из преданности режиму, который дает им привилегии, другие из страха перед местью всесильного КГБ. Со своей стороны, жители западных стран тоже не могут непосредственно узнать советскую действительность. Для иностранных туристов отведены четко ограниченные маршруты, они могут посещать лишь немногие города СССР, где условия жизни значительно лучше, чем на всей остальной территории страны, которая для иностранцев – запретная зона. Совершают свои поездки по стране они по строго установленной программе под неусыпным наблюдением агентов КГБ. Но если даже им удается на