Последняя битва императоров. Параллельная история Первой мировой - Валерий Шамбаров

Но оказалось, что правительство не в состоянии покончить с газетным враньем! При конституционных реформах 1905–1907 гг. политическая цензура была отменена, а военная действовала в соответствии с законом и утвержденными циркулярами, освобождающими «военных цензоров от просмотра печатных произведений в гражданском отношении». Да и сами цензоры были прапорщиками военного времени из студентов, адвокатов, и по большей части сочувствовали либералам. После «артподготовки» последовала и атака, 29 июля открылась сессия Думы. Теперь уже и депутаты, и газеты хором соревновались в нападках. Хватались за любой предлог. Снова вспоминали «еврейский вопрос», «польский вопрос», протестовали против «преследований» униатов (русофоба Шептицкого выслали из Львова в Киев), поднимали болезненную для обывателей тему дороговизны.

Главной темой, естественно, становились военные неудачи. Мешали с грязью Алексеева, Ставку. Популярного Николая Николаевича не задевали, но объявили полными бездарностями его помощников Янушкевича и Данилова (хотя как раз летом 1915 г., спасая армию, они проявили себя с самой лучшей стороны. А что касается «бездарности», то повоюй-ка без оружия и боеприпасов). Добавлял истерики военный министр Поливанов. Делал перед думцами и «общественностью» громогласные заявления, что неприятель «не встречая почти никакого сопротивления», идет на Киев, Петроград и Москву, и «трудно надеяться на приостановку победного шествия немцев». Патетически восклицал: «Уповаю на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси!»

На Кавказе дела обстояли успешно — но нет, доморощенные стратеги доказывали, что именно там победы не нужны. Причем тон задавали грузинские меньшевики Чхеидзе, Церетели и пр. С пеной у рта вопили, что наступление в Закавказье «чересчур опасно», и вообще оно вызвано только «армянскими домогательствами». Им вторил Поливанов, мудро рассуждал: «В самом деле, куда мы там, с позволения сказать, прем?» «Как бы не было катастрофы!»

В целом же подразумевалось, что поражения — результат «отсталости» России, пороков «царизма». Значит, у власти нужны новые люди, нужны реформы. В августе представители нескольких либеральных фракций сформировали Прогрессивный блок. В программу напихали все что можно, абы было «прогрессивнее»: обновление всей администрации, освобождение политзаключенных и ссыльных, разрешение нелегальных партий, решение «польского», «еврейского», «финского», «украинского» вопросов. А главное — создать «правительство общественного доверия» (оно же «ответственное министерство»), которое было бы подотчетно Думе и состояло из «народных избранников». Читай — из самих прогрессистов. И уж они-то, в отличие от царского правительства, смогут «организовать сотрудничество всех граждан», приведут страну к победе.

«Утро России», газета финансовых и промышленных магнатов, 26 августа даже опубликовала список желательного правительства во главе со Львовым. И требования «ответственного министерства» посыпались со всех сторон — от прогрессивной фракции Думы, от Московской городской думы, Биржевого общества, Старообрядческого съезда, Московского ВПК, Яхтклуба, Объединенного Дворянства… Правда, за многочисленными вывесками стояли одни и те же фигуры: Гучков, Рябушинский, Коновалов, Львов, Челноков, Терещенко и еще десяток-другой. Они выступали то в статусе депутатов, то предводителей старообрядцев, биржевиков, яхтсменов. С правительством «общественность» уже перестала считаться, отовсюду ему кричали «долой», и министры подали коллективное прошение об отставке.

Впоследствии сами либералы и их зарубежные покровители внедрили версию о «гибельном упрямстве» царя — дескать, не пошел вовремя на реформы, вот и случилась катастрофа. Разумеется, это грубая подтасовка. В 1917 г. к власти дорвались именно те лица, которые тянулись к ней в 1915 г. Они осуществили те самые реформы, которые предлагали раньше. Но привели Россию страну не к победе, а к развалу. Да и царь помнил, как навязали ему реформы в октябре 1905 г., какие бедствия это вызвало в стране — хаос, разброд, революционный взрыв, еле-еле сумели выправить ситуацию «контрреформами» Столыпина. Отставку министров Николай II отклонил, а претензии прогрессистов отверг, высочайшим повелением резко поставил на место обнаглевших купцов и фабрикантов.

Ох как они взвились на дыбы! Угрожали, что в защиту «избранников» поднимется народ, начнутся забастовки. Рябушинский призывал «объявить ультиматум о немедленном принятии программ прогрессивного блока и в случае отказа — приостановить деятельность всех общественных учреждений, обслуживающих армию». Пояснял: «Нам нечего бояться, нам пойдут навстречу в силу необходимости, ибо армии наши бегут перед неприятелем». Но это выглядело слишком уж грязно — ставить ультиматум, что «общественность» оставит войска без оружия. Тут и военные, и свои же рабочие могли крепко всыпать. Ограничились тем, что выработали петицию к царю: «После тяжелых военных поражений все пришли теперь к выводу, что так продолжаться не может, что для достижения нашей победы необходима скорейшая смена существующей власти». Попросили об аудиенции, чтобы вручить обращение. Но государь занял твердую позицию. Принять прогрессистов отказался, 15 сентября подписал указ о роспуске сессии Думы и пригрозил вообще разогнать ее. Оппозиция сразу поджала хвосты. Никаких волнений не случилось, народ не проявил желания вступаться за «избранников». Первая атака на власть захлебнулась.

Узел возмущения и критики, накрутившийся вокруг Ставки, царь разрубил одним махом. Он решил сам принять пост Верховного Главнокомандующего. И тут уж его принялись отговаривать все кому не лень — придворные, министры, «общественность», каждый со своей точки зрения, каждый приводил свои доводы. Но государь стоял на своем. Ответил: «В такой критический момент верховный вождь армии должен стать во главе ее». Николаю Александровичу было 47 лет. По натуре он был человеком скромным, крайне деликатным, простым в общении с людьми. Очень любил жену и детей, был безупречным семьянином. Чурался помпезности, лести, роскоши, почти не употреблял спиртного. Его выделяла и глубокая Вера. Окружающие нередко не понимали поступков царя, но лишь из-за того, что сами растеряли искренность и чистоту Веры. Государь сумел сохранить ее. Он прямо и непосредственно воспринимал свое призвание Помазанника Божия и руководствовался этим — так, как он понимал.

Все современники отмечали его колоссальную выдержку и самообладание, а Николай Александрович объяснял: «Если вы видите, что я так спокоен, это потому, что у меня твердая и решительная вера в то, что судьба России, моя судьба и судьба моей семьи в воле Божьей, которая дала мне эту власть. Что бы ни случилось, я вверяюсь воле Его, сознавая, что не могу думать ни о чем другом, кроме как о служении стране, которую Он вверил мне». То, что монарх становится Верховным Главнокомандующим, было обычным во многих государствах. Но это всегда делалось в предвкушении победных лавров. Николай II взял на себя колоссальное бремя в самый тяжелый момент войны. Он говорил: «Быть может, для спасения России необходима искупительная жертва. Я буду этой жертвой».

Наместнику на Кавказе Воронцову-Дашкову намекнули, что желательно подать в отставку. Он был уже в преклонных летах, часто болел и не возражал. Великого князя Николая Николаевича перевели на его место. Он попросил, чтобы с ним отпустили Янушкевича и Данилова, с которыми хорошо сработался. В армии смену Верховного Главнокомандующего восприняли спокойно. Солдаты и без того считали царя своим высшим начальником. А офицеры понимали, что при государе важную роль будет играть начальник штаба, горячо обсуждали, кто же займет эту должность. Узнали, что Алексеев — это всех обрадовало. Главнокомандующим Западным фронтом стал Эверт, сумевший отступить более организованно и с меньшими потерями, чем другие командармы.