Маска чародея - Дарелл Швайцер

Я знал его цель — память возвращалась ко мне, и события, случившиеся словно во сне, снова разворачивались передо мной, но Ваштэм хранил свои тайны даже от Секенра, и от его воспоминаний остались лишь мелькающие, как в калейдоскопе, фрагменты: свечи, тщательно установленные в два ряда с обеих сторон черного саркофага и зажженные прикосновением руки; затем Ваштэм, роющийся в громадной библиотеке и проклинающий задубевшие от холода мальчишечьи пальцы. Ведь болел-то Секенр. Именно он страдал от боли. Ваштэма чужая боль ничуть не волновала.

Он сдул пыль и закашлялся, прислонившись боком к книжной полке. Но вскоре он нашел нужную книгу и открыл ее. Секенр Каллиграф вспоминал об этом сам — в это время сознание действительно вернулось к нему — как они с Ваштэмом с изумлением рассматривали страницу за страницей, исписанные на незнакомом языке витиеватыми выпуклыми серебряными буквами толщиной с волосок.

Новый провал в памяти. Тьма. Ваштэм стоит на берегу окутанного туманом озера с темной водой. Вдали над неподвижными водами одиноко возвышаются разрушенные каменные здания, напоминающие обломки гниющих зубов.

Взошла луна, похожая на огромную бумажную маску, но в воде она не отразилась.

Здесь было тепло. Под тяжелой меховой шубой тело исходило потом. Ваштэма это тоже не волновало.

Он долго вслушивался в то, что могло показаться просто тишиной, в какие-то звуки, которые я, Секенр-внутри-Ваштэма, слышать не мог. Был он удовлетворен или не был, выполнил свою миссию или нет, я так и не понял.

Мне кажется, вначале он улыбался, затем заплакал, хотя сам не мог поверить в это, так как всем известно, что настоящие чародеи никогда не плачут. Ощупав руками гладкое мальчишеское лицо с еще не до конца сформировавшимися чертами, он лизнул руки, пробуя собственные слезы на вкус и не переставая удивляться.

Ваштэм пытался что-то вспомнить. Но я не мог понять что. Встав на четвереньки, он подполз к темной воде, но его лицо не отразилось в озере.

Нечто совершенно невероятное: он встал на колени в грязи у самой кромки воды и начал молиться: вначале — титанам, а затем, в отчаянии, отбросив все страхи и сомнения, — богам, к которым осмеливался обращаться, как к братьям.

А потом он долго вслушивался в тишину.

В конце сна Ваштэм пробирался сквозь тростник у берега к обнаженному мужчине, такому же непомерно толстому, как и Лекканут-На — просто горе жира, грязной, мокрой и холодной, — стоявшему на четвереньках в грязи и наполовину покрытому мхом, который рос у него изо рта, глаз, на голове, подмышками и на спине.

Один раз голый мужчина поднял голову, и во взгляде его отразилась бесконечная ненависть — он ничего не забыл.

— Ax, мой добрый старый учитель, — заговорил Ваштэм. — Я так много от тебя узнал. Наконец-то я вернулся. Я хочу, чтобы ты гордился мной.

Толстяк моментально перевернулся на спину — раздалось громкое хлюпанье, полетели брызги — изо рта у него хлынула грязь. Ваштэм, ловко, как кошка, прыгнул на него, подняв фонтан брызг. Вода залила мои меховые сапоги.

Толстяк ушел под воду, судорожно разевая рот, как рыба. Он беспомощно барахтался, пытаясь дотянуться до Ваштэма — пальцы толщиной с мою руку судорожно хватали воздух.

В руках Ваштэм держал заостренный деревянный шест. Он без труда отбросил жирные руки в сторону — при всей своей непомерной толщине, бывший учитель был почти нематериальным, как кожа, наполненная воздухом.

Толстяк взвыл, когда Ваштэм вогнал шест ему в горло. Сделать это было нелегко из-за ужасающих размеров катавшегося и барахтавшегося монстра. Зарывшись для устойчивости сапогами в ил, Ваштэм всем телом навалился на шест.

Как ни странно, веса тела, моего тела, хватило. Толстяк снова попытался заговорить, но изо рта у него вырвался лишь хрип с кровавыми пузырями. Он ушел в ил, но глаза, когда вода смыкалась над его головой, еще жили, наполненные гневом и ненавистью.

Таким его и оставил Ваштэм.

Я поднял голову и осмотрелся, совершенно сбитый с толку — мне понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Я сел на кровати поближе к огню, прикрыв шкурой колени. От грязных сапог в постели образовалась лужа. Я стянул их и босиком пошлепал к камину, чтобы поставить обувь сушиться.

Руки у меня тоже были в грязи. Я не нашел ничего лучше, чтобы очистить их, кроме как попытаться вытереть о шубу, поплевать на них и вытереть снова.

(— Секенр, я уверена, как ты был неряхой, так навсегда им и останешься, — констатировала Лекканут-На у меня в голове. — Мне кажется, тебе просто суждено остаться воплощением всего самого неэстетичного.)

— Вполне возможно, — ответил я вслух.

Я уже чувствовал в себе силы, чтобы приступить к выполнению более серьезной задачи. Сидя в гнезде из одеял, я раскрыл сумку с рукописью и разложил перед собой несколько первых страниц. Повесив над головой шар из магического огня, чтобы лучше видеть, я начал внимательно просматривать текст, но водил по строчкам не пальцем, как делают многие, а ручкой самой длинной из своих кистей.

Ее прикосновение к пятой странице вызвало неожиданный хлопок — повалил и заклубился черный дым. Нечто, напоминавшее змею с человеческим лицом, дугой поднялось с листа бумаги, вцепилось в кисть зубами и начало обвиваться вокруг нее, шипя и разбрасывая искры. Я выбросил это в камин вместе с кистью. И еще долго сидел, размышляя о своей находке.

Кто-то хотел убить меня. Это было неудивительно. Но для убийств в Школе Теней существует свое место и свое время, как сказала мне Пожирательница Птиц, и один чародей должен вначале бросить другому вызов, заявить на него свои права. Победитель сдает выпускной экзамен и получает право покинуть Школу.

Возможно, она рассказала мне далеко не все. Возможно, кто-то повел нечестную игру. Правда, его попытка была довольно жалкой, но она была.

Отец в свое время нарушил несколько правил. Он не убил своего учителя, хотя и победил его. Как же тогда Ваштэм умудрился покинуть Школу? Убив кого-то еще, тайно?

Я мысленно позвал его, но он не отозвался.

— Отец, — снова обратился я к нему в своем сознании, — если мне суждено продолжить твое дело, я должен знать о тебе все. Как я уже говорил тебе, у нас не должно быть никаких секретов друг от друга.

Он ничего не ответил.

Я потянулся к сумке за новой кистью, но рука замерла в воздухе. А что если и в сумке ловушка? Когда закончится это безумие? Я встал, подошел к камину, вытащил из него тлеющую палку и с ее помощью исследовал сумку изнутри.

Ничего. Я высыпал содержимое сумки на покрывало и, обернув руки тканью, отложил рукопись в сторону и внимательно осмотрел все остальное: ручки, кисти, пузырьки с чернилами, деревянный футляр с неоконченной страницей и даже пригоршню монет — одну за другой.

Статуэтка Бель-Кемада исчезла. Я тщетно шарил рукой по сумке, словно надеялся, что она по-прежнему там, только стала невидимой.