Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

— ВАЛИ, Я СКАЗАЛ!

Человек исчез. Текли секунды. Достаточно долгие, чтобы каждый осознал, каким эхом откликнется звук в этом замкнутом пространстве. Филиц, по-прежнему на коленях, раскачивался взад-вперед, ударяясь головой о стену. Полное впечатление, что он терял рассудок.

— Грета, беременная, — хихикая, повторял саксонский аристократ.

— Тебе смешно?

Тот поднял мученическое лицо.

— Беременная! — зашелся он недоверчивым смехом.

Бивен дал ему пощечину.

Филиц не отреагировал. Его зрачки исчезли. Видны были только белки между обведенными черным веками. Обращенный внутрь взгляд шаманки в трансе.

— Нет, — наконец выплюнул он.

— Что ты можешь знать?

— Я… я знал о своей жене все.

С этими словами Филиц бросил тяжелый взгляд на малыша Симона. Минна поняла, что Симон спал с Гретой и ее муж был прекрасно об этом осведомлен. Ну и команда!

— Как это «знал все»? Ты что, установил за ней слежку?

— А зачем? Ее водитель каждый день давал мне полный отчет. У Греты не было любовников… По крайней мере, в последние месяцы.

— Ублюдок, она была беременна. Кто-то должен был это в нее засунуть!

— Не может быть.

— Но так оно и есть. Судмедэксперт установил однозначно. На прозекторском столе все внутренности наружу. Когда оказываешься там, никаких секретов не остается.

— Она ни с кем не имела дела. Я это знаю.

— А что можешь сказать о ее убийстве?

Мертвенно-бледное лицо словно на секунду застыло, потом вдруг разлетелось на осколки, как фарфоровая ваза. Он разрыдался.

— Отвечай! — прорычал Бивен.

— Я ничего об этом не знаю!

— Ты же сказал, что знаешь все.

— Но не об убийстве Греты.

— За ней следили два моих парня. Она исчезла прямо из отеля «Адлон», как ты это объяснишь?

— Никак.

— Она чего-то боялась в последние дни? Говорила тебе о чем-то, что ее тревожило?

— Оставьте меня…

— Оставить тебя с чем?

— С моим горем.

Бивен рассмеялся:

— У тебя еще будет о чем погоревать, красавчик. Между тобой и Reichszentrale осталось полшага. В следующий раз расслабишься в концлагере. — Эсэсовец опустился на одно колено и приказал: — Итак, имя шофера.

— Вебер. Ганс Вебер.

Бивен достал блокнот и старательно записал имя.

— Он вам ничего не скажет, — пробормотал Филиц. — Это мой человек, он…

Бивен с размаху дал ему в челюсть.

— Только не говори, что ты и ему совал член в задницу! — взорвался он.

После чего сплюнул на него и направился к двери. Казалось, он совершенно забыл, что Симон и Минна идут следом.

— Грета, беременна… Беременна! — продолжал завывать Филиц. Его отчаянный смех захлебнулся в выплеске крови. — Да она Пресвятая Дева!

Забросив домой Симона, Минна направилась к себе на виллу. Бивен, так и сидевший в «мерседесе», с насупленным видом курил сигарету за сигаретой. Гестаповец жил в Пренцлауэр-Берге — не совсем по дороге. Он попросил высадить его поблизости от ее дома. Дальше он доберется сам.

Минну захлестывало отвращение. Бивен всего лишь животное и убийца. А чего она ждала? Он начинал штурмовиком, потом стал гестаповцем. Сделал карьеру в сообществе преступников. Его изначальной — и единственной — природой была жестокость. Кровь ради крови, насилие правит миром. Он был волком из басни, злодеем из плохих романов, мерзавцем, которого принято ненавидеть. Надежной прививкой от любого поползновения на привязанность или дружбу.

Как могла она оказаться на его стороне? Как могла обратиться к нему за помощью и поддаться притягательности одноглазого людоеда?

Когда она доехала до Далема, начал накрапывать дождь. Она остановилась у входа, чтобы с помощью Бивена натянуть откинутый верх машины. Он все делал, не разжимая зубов, все еще дрожа от нерастраченного гнева.

Лишь бы он не напросился ночевать…

Бивен поступил куда хуже: он попытался ее поцеловать. После его мерзкого поведения в «Нахтигале» это последнее, в чем он мог бы преуспеть.

Минна вежливо его отстранила, покачав головой. Ее движение, несмотря на вынужденную мягкость, было исполнено отторжения и даже страха. Этого между нами не будет.

Бивен подавил ругательство, шедшее из самых глубин. Ворчание, выражавшее всю его горечь, все озлобление жизнью — а может даже, исконную враждебность мужчины к женщине.

— Да ты и сам этого не хочешь, — проговорила она, стараясь его успокоить.

— Откуда тебе знать?

— Ты уже долгие недели об этом думаешь и выбрал как раз тот вечер, когда на моих глазах избил несчастного, ни в чем не повинного человека.

— Ты считаешь меня скотом?

Минна улыбнулась:

— Сначала определись, кем ты сам себя считаешь. А потом поговорим.

Новое ругательство, но лишь эхо первого. Более легковесное, менее убедительное.

— Как же меня достали интеллигенты, — пробормотал он.

— Это ты сам себя достал, разыгрывая недалекого тупицу. Думать не стыдно. И уж тем более не стыдно иметь принципы и следовать им. Ты не можешь всю жизнь бегать в подручных у гнилой власти.

Бивен мрачно рассмеялся:

— Эта власть долго не продержится.

— Надеюсь. В любом случае ты не можешь и дальше подвизаться могильщиком.

— Откуда ты знаешь, чем я занимаюсь?

— Запах.

Он заложил большие пальцы за отвороты смокинга, приняв карикатурную позу. Они по-прежнему стояли под мелким дождиком у ворот ее парка.

— Даже сквозь вечерний костюм?

— Все поры твоей кожи пропитаны смертью.

Высоко по небу промчалась эскадрилья самолетов. Все то же ощущение угрозы и независимо от них надвигающихся гигантских сдвигов. Гул неотвратимого землетрясения.

Он недоуменно покачал головой:

— Я действительно дошел до пределов… человеческого облика.

— Нет. Именно сейчас ты должен показать, сколько в тебе человеческого.

— И от тебя меня тоже мутит. Ты играешь словами. Тебе в голову не приходит подумать о последствиях. Все только пустой треп. Ты рассуждаешь, как папенькина дочка, у которой всегда есть выбор. Твоя клиника сгорела вместе с твоими пациентами? И в чем это изменит твою жизнь?

Минна продолжила все тем же мягким тоном: