Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

Вдруг у него мелькнула мысль о сливных решетках. Он набрал в грудь кислорода и отпустил трубу. Его тут же утянуло под воду, но он заставил себя держать глаза открытыми. Даже в этой мути он сумеет различить сумеречный свет, проникающий в отверстия…

Внезапно мелькнул светлый ореол. Симон вытянул руки и нащупал цементный край. Он вцепился, замерев в потоке. Подтянувшись, он вынырнул в полости и среди струй ливня нацедил глоток воздуха. Да, глоток совсем крошечный, но его хватило, чтобы не сдохнуть сию же секунду.

Он закрыл глаза, еще раз вдохнул и разжал руки. Мгновенно втянутый в глубину, он открыл веки, по-прежнему выглядывая следующий водосток. Легкие разрывались от недостатка кислорода. Сколько он еще так продержится? Он не прикинул (и даже не подумал об этом) расстояние между двумя колодцами.

Свет или, скорее, менее плотный сумрак…

В долю секунды его рука нащупала щель. Ему еще раз удалось просунуть запястье в отверстие. Он вцепился пальцами и вытянул голову, пока все воды мира заполняли пространство и его рот. Задрал подбородок и умудрился втянуть несколько миллилитров воздуха.

Он всасывал саму жизнь, вытянув губы и запрокинув голову, как отчаявшееся животное. Волны из водостока заливали ему лицо, уши, глаза… но он дышал. И не отказался от своей новой идеи. В туннеле над ним рано или поздно окажется решетка. Возможно, ему удастся столкнуть ее и выбраться из этого ада.

И снова он сделал вдох и вернулся в поток. И снова его унесло, как ничтожную частицу. Было нечто пьянящее в том, что ты плыл в собственной смерти. В сущности, зачем сопротивляться?

Наконец решетка. Симону удалось зацепиться за нее и протиснуть рот между железными прутьями. Руки сжимали металл, губы искали жизнь. Он пил ночь из горла, облизывая чугунные прутья, как пьяница пустую бутылку.

Обеими руками он начал раскачивать раму. В жизни не поверил бы, что у него хватит на это сил, особенно со столь малым количеством воздуха в запасе, но или так, или смерть. Пока есть надежда, есть жизнь. Он толкал, пихал, давил кулаками, головой, плечами. Он неистовствовал с энергией тех, кому больше нечего терять. Вдруг что-то сместилось. Он поднажал, и на этот раз получилось. Решетка вылетела из пазов. Он отодвинул ее и вдохнул огромный глоток влажного воздуха.

Он был спасен.

Он был жив.

Он был дождем и жизнью.

Он был воздухом и ночью.

Стучащий зубами, полувменяемый, измученный, Симон, вернувшись к себе (то, что показалось ему выматывающей гонкой на край ночи, увело его всего на триста-четыреста метров от дома), первым делом отправился под душ, включив на максимум горячую воду.

Под обжигающими струями он прокрутил в голове все открытия этой ночи.

Прежде всего, Мраморный человек не был ни Йозефом Краппом, ни воображаемым существом, явившимся из снов. Это был конкретный человек в маске, среднего роста, в шляпе и плаще, способный проникнуть в ваш дом без вашего ведома.

Симон вытерся (дрожь понемногу отступала) и пошел приготовить себе кофе. Было три часа ночи, его возбуждение достигло такого накала, что могло бы застопорить все часы в квартале.

Новая информация: убийца был уникальным пловцом. С этой точки зрения, несмотря на все свои тренировки — а он часто по воскресеньям отправлялся на озера Мюггельзее, Вайсензее, Шлахтензее, Плётцензее, — Симон не мог сравниться со спортсменом такого уровня.

Итак, Мраморный человек приводил своих жертв на берег Шпрее или Плётцензее, чтобы обеспечить себе пути отхода вплавь. Это было не одним из проявлений криминального психоза, а продуманной стратегией. И только так.

В реальности этот след почти никуда не вел — особенно в Германии, ратующей за физические упражнения и пользу свежего воздуха. На сегодняшний день половина Берлина каждое воскресенье резвилась в бесчисленных водоемах, реках и озерах столицы. Нацизм был диктатурой, но диктатурой, исполненной жизненных сил, каждое утро делающей гимнастику.

Арабика. Кофемолка. Кофеварка. В каждом его движении сквозила радость. Снова, как после освобождения из гестапо, он испытывал смутную всеобъемлющую благодарность ко всему, что его окружало, от плиток пола на кухне до синего пламени газовой горелки. Он чувствовал себя в долгу перед небом и землей, встретивших его, когда он вылез из сточных труб. Черт возьми, он жив! И все еще может действовать…

Но осторожно. После того как он выжил в застенках гестапо и чудом избежал утопления, его запас везения потерпел серьезную утруску — и скоро у него не останется бонусов…

Вдруг он вспомнил еще об одном. О своем аппарате. Своем Elektroenzephalogramm[140]. Отставил чашечку с кофе и вернулся в спальню. Нервным жестом схватил рулоны бумаги, покрытой синусоидами, которые в форме мозговых волн отражали визит Мраморного человека.

Эти линии подтверждали наиважнейшую истину: когда к нему явился гость, у Симона не было никаких сновидений. Он пребывал в фазе глубокого сна, а значит, ему не снилась ни гроза, ни Мраморный человек: он их видел… Его неожиданно разбудил гром, и в полусознательном состоянии он смешал воедино элементы реальности и сна…

Тогда он понял, как Мраморный человек появлялся в сновидениях жертв. Он просто навещал их в течение ночи. Будил их, возможно, лишь на секунду, только чтобы его образ запечатлелся в их мозгу (слишком отяжелевшем, слишком сонном, чтобы пробудиться окончательно). Он как бы просачивался в разрыв их сознания. Разум женщин делал все остальное. Человек в мраморной полумаске начинал прорастать, подобно зерну, в их умах.

Именно так он действовал и с Симоном. Гроза, молния, силуэт — все эти детали так бы и остались в области его сновидений, если бы он не проснулся, позволив убийце проникнуть в его мозг. Но вместо этого он вырвался из сна, чтобы столкнуться со своим агрессором в реальности…

Зачем тот нанес ему визит? Хотел ли Мраморный человек убить его? Или только напугать? Или направить по какому-то пути?

Он по-прежнему держал рулончик со своей энцефалограммой, рассеянно проглядывая кривые мозговой активности, когда вдруг осознал, что с самого его возвращения какая-то деталь его настораживала.

Где-то звенел тревожный звоночек, но он не мог понять где. Вышел из спальни и заглянул в приемную: все было в порядке. В кухне, не считая запаха горелых кофейных зерен, тоже не к чему придраться. Он вернулся к входной двери, где ничто, кроме брошенной и так и оставшейся валяться одежды, не выбивалось из привычного вида.

Закончил он в кабинете, подумав о своих дисках, — Мраморный человек мог украсть у него записи. Но нет, кладовка была по-прежнему заперта на ключ.

Тогда что?

Он повернулся и внимательно оглядел каждую деталь кабинета: диван, книжный шкаф, картины, поднос из лакированного дерева, на котором держал перьевые ручки, пресс-папье с промокательной бумагой, еженедельник, блокнот для записей…