Третий уровень - Джек Финней

– Однако ты не станешь возражать, когда деньги потекут рекой, а я прославлюсь как Юный волшебник оптовой торговли бакалеей?

– Думаю, нет.

И она с улыбкой вернулась в спальню.

Вновь усевшись за стол, Том раскурил сигарету; несколько секунд спустя появилась одетая Клэр, и он положил сигарету на край пепельницы.

– Только начало восьмого, – сказала она. – Я могу успеть на первую картину.

Он подошел к гардеробу у двери, чтобы помочь ей надеть пальто. Поцеловал ее, на мгновение прижал к себе, вдыхая аромат духов, – и ему захотелось пойти с ней. На самом деле он мог и не работать сегодня. Это был его собственный проект, о котором еще не знали в офисе, и работу можно было отложить. Но тогда придется ждать понедельника, снова подумал он, а если я отдам проект боссу завтра, он может прочесть его на выходных…

– Желаю повеселиться, – сказал он. Легонько шлепнул жену, открыл ей дверь и почувствовал, как в лицо пахнуло мастикой из вестибюля.

Он проводил Клэр глазами, поднял руку, когда она помахала на прощание, и начал закрывать дверь, но та заупрямилась. Когда щель между дверью и косяком сузилась, поток теплого воздуха из вестибюля обрушился на него с неожиданной силой. Он услышал, как за спиной шелестят о стену занавески, как шуршат разлетающиеся со стола бумаги, и с усилием захлопнул дверь.

Повернувшись, он увидел лист белой бумаги, планирующий на пол, и еще один лист, желтый, летящий к окну, пойманный умирающим дверным потоком. У него на глазах лист достиг нижнего края окна и на мгновение завис, распластавшись по дереву и стеклу. Затем, когда воздушный поток окончательно затих, а занавески отлепились от стены, желтый лист упал на наружный подоконник и скрылся из виду.

Он пробежал через гостиную, вцепился в нижний край окна и потянул, вглядываясь сквозь стекло. Увидел желтый лист бумаги, едва различимый в темноте, на декоративном карнизе в ярде под окном. Лист двигался, медленно скользил, подталкиваемый ветром, непрерывно дувшим в стену здания. Том изо всех сил навалился на окно, и оно с грохотом открылось, задребезжав стеклами. Но лист был вне его досягаемости, и, высунувшись в ночь, он смотрел, как тот неуклонно смещается на юг, прижимаясь к стене. Сквозь приглушенные звуки улицы, раскинувшейся далеко внизу, было слышно, как шуршит бумага, словно сухая листва на мостовой.

Гостиная соседней квартиры к югу выдавалась на улицу на ярд дальше; поэтому Бенеке платили за аренду на семь с половиной долларов меньше, чем их соседи. И теперь желтый лист, скользивший по каменному карнизу и почти невидимый в ночи, остановила выступающая глухая стена соседней квартиры. Лист замер в углу, образованном двумя стенами, в пяти ярдах от окна, плотно прижатый к декоративному карнизу ветром, овевавшим лицо Тома Бенеке.

Целую минуту он стоял на коленях на подоконнике и смотрел на желтый лист, ожидая, что тот сдвинется и соскользнет с карниза, надеясь, что сможет отследить его путь на улицу, а потом торопливо спуститься на лифте и подобрать бумагу. Однако лист не шелохнулся, и в конце концов Том увидел, что тот застрял между закрученным спиралью угловым украшением и собственно карнизом. Том подумал о кочерге, потом о метле, потом о швабре, по очереди отбрасывая каждую идею. В квартире не было ничего достаточно длинного, чтобы дотянуться до бумаги.

Он не мог поверить, что придется забыть о листе – какая нелепая мысль! – и начал ругаться. Почему именно эта, изо всех его бумаг! Четыре долгих субботних дня он стоял в супермаркетах, подсчитывая людей рядом с определенными витринами, и результаты были записаны на этом желтом листе. Из стопок отраслевых изданий, урывками просмотренных на работе и дома по вечерам, он переписывал факты и цитаты, перерисовывал рисунки на этот лист. И он брал его с собой в Публичную библиотеку на Пятой авеню, где провел десяток обеденных перерывов и вечеров, добавляя новые данные. Все они требовались для придания весомости новому методу оформления бакалейных витрин; иначе его идея была всего лишь предположением. А теперь несчетные часы тяжелого труда, зашифрованные его собственными обозначениями, лежали на карнизе.

На несколько минут он поверил, что потерял желтый лист, что у него нет выхода. Работу можно повторить. Но на это уйдет два месяца, а представить идею нужно было сейчас, чтобы использовать ее для весенних витрин. Он стукнул кулаком по подоконнику. Затем пожал плечами. Даже если его план примут, сказал он себе, это не означает увеличения зарплаты – по крайней мере, немедленного – или каких-то прямых результатов. И не означает повышения, добавил он.

Но как бы то ни было, он знал, что этот и другие независимые проекты, уже сделанные и запланированные на будущее, постепенно выделят его среди молодых сотрудников фирмы. Помогут превратиться из имени в платежной ведомости в имя в умах руководства. Они открывали путь к долгому, долгому восхождению туда, куда он нацелился: на самый верх. И он знал, что отправится во тьму, за желтым листом, лежавшим на карнизе в пятнадцати футах от окна.

Инстинктивно он сразу начал подготавливать себя к этому решению, высмеивая его. Представил, что крадется по карнизу – это зрелище действительно было забавным в своей абсурдности, и он улыбнулся. Представил, как рассказывает об этом на работе – получится хорошая история, которая, как пришло ему в голову, придаст его записке особый интерес и значимость, что никогда не повредит.

Вылезти наружу и достать бумагу было несложно; это не заняло бы и двух минут. Он знал, что не обманывает себя: карниз был шириной с длину его ступни и совершенно плоский. А каждый пятый ряд кирпичей на фасаде здания – он высунулся наружу, чтобы убедиться в этом – вдавался вглубь на полдюйма, что позволяло ухватиться за него кончиками пальцев и поддерживать равновесие. Ему пришло в голову – и эта мысль окончательно убедила его, – что, если бы карниз располагался в ярде над землей, он мог бы шагать по нему бесконечно.

Повинуясь внезапному порыву, он вскочил, направился к гардеробу и достал старую твидовую куртку – снаружи будет холодно. Надел ее и застегнул на ходу, быстро шагая к открытому окну. В глубине души он понимал, что лучше поторопиться и покончить с этим, пока он не успел все хорошенько обдумать, а потому, оказавшись у окна, сразу перешел к делу.

Он перекинул ногу через подоконник и нащупал ступней карниз. Очень крепко держась за оконную раму, медленно высунул наружу голову, ощутив кожей лица, как теплый воздух внезапно сменился холодным. С бесконечной осторожностью он перенес наружу вторую ногу, сосредоточившись на том, что делает. Затем потихоньку выпрямился. Он обнаружил, что нижний край оконной рамы почти лишился сухой, ломкой штукатурки и за образовавшееся углубление между кирпичом и ровной деревянной кромкой было удобно держаться кончиками пальцев.

Без труда сохраняя равновесие, он стоял на карнизе, обдуваемый легким холодным ветерком, в одиннадцати этажах над улицей, глядя в собственную светлую квартиру, которая теперь казалась странной и совсем другой. Он аккуратно переместил руки, сначала правую, затем левую, с кромки окна на кирпичный желобок справа. Было трудно сделать первый шаркающий шаг в сторону, а потом передвинуть тело вслед за ногой, и где-то внутри встрепенулся страх, но он справился, вновь не дав себе времени подумать. Теперь, когда он прижался грудью, животом и левой стороной лица к шершавому холодному кирпичу, освещенная квартира исчезла, и снаружи оказалось намного темнее, чем он рассчитывал.