Книги крови. Запретное - Клайв Баркер

В одной комнате были оторваны половицы и рядом с дырой лежали черные пластиковые пакеты, подозрительно мокрые. В другой стояло разбитое зеркало; в третьей, рядом с печью, где ярился и плевался огонь, валялись вставные зубы.

Комнаты были местами убийств, все до единой. Жертвы ушли – может, в иные города, полные загубленных детей и убитых друзей, – а эти декорации затаили дыхание в те мгновения, что последовали за преступлением. Клив шел по улицам, идеальный соглядатай, и оглядывал сцену за сценой, проигрывая в уме часы, предшествовавшие воцарившейся в каждой комнате тишине. Здесь умер ребенок: его кроватка перевернута; здесь кого-то убили в постели: подушка промокла от крови, на ковре лежит топор. Так, значит, это ад, где убийцы должны прожить часть вечности (или всю вечность) в том месте, где совершили убийство?

Самих злодеев он не видел, хотя логика подсказывала, что они должны быть неподалеку. Может, они умели становиться невидимыми, скрываясь от любопытных глаз чужаков-сновидцев вроде него; или проведенное в этом «нигде» время преображало их так, что они лишались плоти и крови, становясь частью своей тюрьмы – креслом, фарфоровой куклой?

Потом он вспомнил человека, который пришел к границе города в парадном костюме, с кровью на руках, и ушел в пустыню. Он невидимым не был.

– Где ты? – сказал Клив, остановившись на пороге грязной кухни с открытой духовкой и лежавшими в раковине столовыми приборами, на которые лилась вода. – Покажись.

Он заметил движение и взглянул прямо напротив двери. Там стоял человек. Он был здесь все это время, понял Клив, но стоял так неподвижно, так идеально сливался с кухней, что его невозможно было увидеть, пока его глаза не задвигались и не уставились на Клива. Тот почувствовал укол беспокойства, думая о том, что в каждой комнате, куда он заглядывал, скорее всего, скрывался как минимум один убийца, замаскированный полной неподвижностью. Мужчина, поняв, что его заметили, перестал скрываться. Он был пожилым, и в то утро порезался при бритье.

– Кто ты? – спросил он. – Я тебя уже видел. Ты проходил мимо.

Он говорил негромко и печально – не похож на убийцу, подумалось Кливу.

– Я просто гость, – сказал он мужчине.

– Здесь не бывает гостей, только будущие жители.

Клив нахмурился, пытаясь понять, что имеет в виду мужчина. Но во сне разум был медлителен и прежде чем успел решить загадку этих слов, послышались другие.

– Я тебя знаю? – спросил мужчина. – Я понял, что забываю все больше и больше. Это бессмысленно, да? Если я забуду, то никогда не смогу уйти, да?

– Уйти?..

– Совершить обмен. – Мужчина пригладил парик.

– И куда ты уйдешь?

– Обратно. Чтобы начать все заново.

Он приблизился к Кливу. Протянул к нему руки, ладонями вверх: их покрывали пузыри ожогов.

– Ты можешь мне помочь, – сказал он. – Я могу предложить сделку не хуже других.

– Я тебя не понимаю.

Мужчина явно думал, что он притворяется. Его верхняя губа, щеголявшая крашеными черными усиками, скривилась.

– Понимаешь. Ты все прекрасно понимаешь. Ты просто хочешь себя продать, как и все остальные. Тому, кто больше даст, правда? Кто ты, наемный убийца?

Клив покачал головой:

– Мне просто снится сон.

Враждебность отпустила мужчину:

– Будь другом. У меня нет влияния, не то что у некоторых. Знаешь, кое-кто попадает сюда и снова уходит уже через пару часов. Они – профессионалы. Они к этому готовятся. А я? Я убил из ревности. Я не был готов. Я останусь здесь, пока не заключу сделку. Пожалуйста, будь мне другом.

– Я не могу тебе помочь, – сказал Клив, не уверенный даже, о чем его просят.

Убийца кивнул:

– Конечно. Я и не ждал…

Он отвернулся от Клива и подошел к духовке. Оттуда пахнуло жаром, превратившим плиту в мираж. Убийца привычным движением положил усыпанную пузырями ладонь на дверцу и захлопнул ее. Почти сразу же она снова открылась.

– Ты знаешь, какой он аппетитный – запах жарящейся плоти? – спросил он, возвращаясь к духовке и снова пытаясь ее закрыть. – Разве может кто-то меня винить? Правда?

Клив оставил его с его бреднями; если в них и был смысл, он, скорее всего, не стоил усилий. Эта болтовня об обмене и о побеге из города: она отказывалась укладываться у Клива в голове.

Он шел дальше, устав заглядывать в дома. Он увидел все, что хотел увидеть. Без сомнения, близилось утро, и скоро на этаже прозвучит сигнал к побудке. Может, мне даже стоит проснуться самостоятельно, подумал Клив, и закончить сегодняшнюю экскурсию.

Едва подумав об этом, он увидел девочку. Ей было не больше шести или семи лет, и она стояла на следующем перекрестке. Конечно же, она не могла быть убийцей. Он направился к ней. Она, то ли из застенчивости, то ли из каких-то не столь невинных побуждений, развернулась вправо и убежала. Клив бросился следом. Когда он добрался до перекрестка, девочка была уже далеко; он снова побежал за ней. Как часто бывает с погонями в снах, законы физики действовали на преследователя и преследуемую по-разному. Казалось, она бежит легко, в то время как Клив боролся с воздухом, густым как патока. Но он не сдавался, продвигаясь туда, куда вела его девочка. Вскоре Клив оказался вдалеке от тех мест, которые были ему знакомы, – в лабиринте дворов и переулков, в каждом из которых, как он полагал, проливалась кровь. В отличие от главных улиц, в этих трущобах почти не было цельных пространств, лишь куски географии: газон с травой, больше красной, чем зеленой; фрагмент крыши, на которой болталась петля; груда земли. И в конце концов – просто стена.

Девочка завела Клива в тупик; сама она, впрочем, исчезла, оставив его смотреть на простую кирпичную стену, видавшую виды, с узким окном. Клив подошел ближе; его явно привели сюда для того, чтобы он это увидел. Он заглянул в армированное окно, перепачканное птичьим пометом, и обнаружил, что заглядывает в пентонвильскую камеру. У него скрутило живот. Что за игра: выдернуть его из камеры в этот город снов, только чтобы привести обратно в тюрьму? Однако, понаблюдав несколько секунд, он понял, что это не его камера. Это была камера Ловелла и Нэйлера. Им принадлежали картинки, прилепленные скотчем к серым кирпичам, им принадлежала кровь, покрывшая пол и стены, и койки, и дверь. Это была еще одна сцена убийства.

– Боже всемогущий, – пробормотал Клив. – Билли… Он отвернулся от стены. В песке у ног спаривались ящерицы; ветер, отыскавший путь в это захолустье, принес бабочек. Пока он смотрел на их танцы, в крыле B прозвонил колокол и началось утро.

Это была ловушка. Клив не понимал ее механизм – но в назначении у него сомнений не было. Вскоре Билли отправится в город. Камера, в которой он убил, уже ждала его, и из всех лишенных надежды мест, что Клив видел в этом собрании боен, крошечная, залитая кровью камера была, без сомнения, худшим.