Могикане Парижа. Том 2 - Александр Дюма

Заседание было объявлено закрытым.

Все заговорщики один за другим поднимались на камень, служивший креслом председателю, и исчезали в гроте, через который вошел оратор.

Спустя несколько минут под тяжелыми сводами воцарились мертвая тишина и непроницаемый мрак.

«Думаю, мне больше нечего здесь делать, — решил г-н Жакаль, почувствовавший себя в темноте весьма неуютно. — Пора подняться на твердую почву. Не очень-то вежливо заставлять ждать нашего верного Жибасье».

Убедившись в том, что он остался один, г-н Жакаль зажег свечку и направился к колодезной стене, к трещине, которая столь неожиданно выдала зоркому начальнику полиции крамольное собрание тех, кого он считал испарившимися, исчезнувшими, улетучившимися.

— Эй! Вы еще там? — крикнул г-н Жакаль, задрав голову кверху.

— Это вы, господин Жакаль? — отозвался Овсюг. — А мы уж начали волноваться.

— Спасибо, осмотрительный Улисс! — поблагодарил г-н Жакаль. — Веревку держите крепко?

— Да, да! — хором ответили несколько полицейских, охранявших отверстие колодца.

— Тогда поднимайте! — приказал г-н Жакаль, успев зацепить веревку за кольцо на поясе.

Едва г-н Жакаль произнес эти слова, как почувствовал, что его с силой потянули вверх: полицейские хотели поскорее вытащить своего начальника, чтобы с ним не случилось беды.

— Самое время! — заметил г-н Жакаль, ступая на мостовую его величества Карла X. — Еще четверть часа, и меня слопали бы крысы, которые кишат в этом прелестном месте.

Полицейские сгрудились вокруг г-на Жакаля.

— Хорошо, хорошо, — похвалил он их. — Друзья мои, я очень ценю ваше рвение. Но время терять нельзя. Где Жибасье?

— В Отель-Дьё, с Карманьолем, которому приказано не спускать с него глаз.

— Хорошо, — сказал г-н Жакаль. — Отнеси домой веревку, Овсюг. Закрой хорошенько колодец, Тихоня. Остальные — вперед!.. Через полчаса встречаемся в префектуре.

И небольшой отряд бесшумно двинулся в путь по Почтовой, а затем свернул на улицу Сен-Жак, направляясь в Отель-Дьё.

Они взошли на порог больницы в ту самую минуту, как г-н Жакаль, шумно вдыхая носом табак, предавался ироническим размышлениям.

«Как подумаю: если бы мне, Жакалю, не захотелось навести в колодце порядок, через неделю мы, вероятно, жили бы уже при империи!.. А эти идиоты-иезуиты?! Мнят себя полновластными хозяевами королевства! А этот скромный король?! Беззаботно охотится на земле, в то время как на него идет охота под землей!»

Тем временем дверь Отель-Дьё распахнулась на звонок одного из полицейских.

— Ладно, — произнес г-н Жакаль, опуская очки на нос. — Ждите меня в префектуре.

Начальник сыскной полиции уверенно вошел в больницу, и за ним захлопнулась тяжелая дверь.

На соборе Парижской Богоматери пробило четыре часа.

X

В глубине одной из больших палат Отель-Дьё, рядом с комнатушкой дежурной сестры, в кабинетике под стать этой комнатке, служившем подсобным помещением, вот уже около двух часов лежал привередливый каторжник, которого мы представили нашим читателям под именем Жибасье.

Когда его раны были перевязаны, — поспешим заверить наших читателей, что раны оказались неопасны, — больной уснул, раздавленный усталостью, уступая потребности во сне, которую человек испытывает после потери крови.

Однако в лице его не было покоя и ясности — этих ангелов, охраняющих сон честных людей. По выражению лица Жибасье нетрудно было догадаться о внутренней борьбе; забота о будущем была большими буквами написана на его широком, высоком и светлом лбу, который мог бы ввести в заблуждение натуралистов и френологов.

Прикройте маской его лицо, скрывая отталкивающее выражение алчности, и перед вами — непризнанный Гёте или Кювье.

Лицо его было обращено к входной двери, а в затылок ему смотрел человек, сидевший в углу комнаты и читавший книгу в переплете из телячьей кожи; человек, похоже, молился за вечное спасение больного или, по крайней мере, за временное отдохновение заснувшего каторжника.

Однако на самом деле санитар не молился, и был это не кто иной, как южанин Карманьоль, о чем, должно быть, уже догадались читатели.

Вы помните, что г-н Жакаль поручил Жибасье особому вниманию Карманьоля, и тот, надобно отдать ему должное, присматривал за больным и до того, как каторжник заснул, и теперь, когда тот спал; делал он это с нежностью преданного брата и не менее тщательной заботой, чем платная сиделка.

Да этот присмотр был не так уж и обременителен, потому что Жибасье спал уже около двух часов и ничто не предвещало его скорого пробуждения. Несомненно, в предвкушении того, что пленник будет еще долго спать, Карманьоль достал из кармана небольшой томик с красным обрезом, озаглавленный «Семь чудес любви».

Не знаем, о чем была эта книга, написанная на провансальском языке. Скажем только, что она производила на поэтичного Карманьоля приятное впечатление: его нижняя губа отвисла, как у сатира, глаза сверкали от удовольствия, а лицо так и сияло счастьем.

Но вот сестра приотворила дверь, просунула голову, взглянула на больного с выражением христианского милосердия и удалилась, увидев, что больной еще спит.

Как ни старалась добрая монахиня не шуметь, скрип двери разбудил Жибасье, спавшего очень чутко; он приоткрыл левый глаз и посмотрел вправо, потом открыл правый глаз и взглянул влево.

Полагая, что он в комнате один, Жибасье протер глаза, сел в постели и проговорил:

— Уф! Мне снилось, что я раздавлен колесом Фортуны… Что бы это значило?

— Могу вам объяснить, метр Жибасье, — предложил из-за его спины Карманьоль.

Жибасье порывисто обернулся и увидел провансальца.

— А-а, — заговорил он, — мне кажется, насколько позволяет мне вспомнить мое замутненное сознание, что я имел удовольствие путешествовать сегодня ночью в обществе вашего превосходительства.

— Совершенно верно, — подтвердил Карманьоль, акцент которого выдавал в нем провансальца.

— Я имею честь говорить с земляком? — спросил Жибасье.

— Мне казалось, что вы, ваша милость, родом с севера, — возразил Карманьоль.

— А разве наша родина не там, где наши друзья? — философски заметил Жибасье. — Я с севера, это верно, но обожаю юг. Тулон — моя вторая родина.

— Почему же вы ее покинули?

— Что делать!.. — печально заметил Жибасье. — Это старая история о блудном сыне! Я хотел посмотреть мир, пожить в свое удовольствие — словом, дать себе несколько месяцев роздыху.