Столетняя война. Том III. Разделенные дома - Джонатан Сампшен

избранные епископы, чиновники и придворные стояли вокруг него; баржа с балдахином, несущая распростертого короля вверх по Темзе от Хаверинга до Шина во время заседаний Парламента и протискивающуюся через массу лодок, стоящих у Вестминстерского дворца, заполненных людьми, пытающимися бросить последний взгляд на него[387].

Парламент открылся в Вестминстере в отсутствие короля 27 января 1377 года. Совет был вынужден созвать его из-за нехватки средств на войну, которая теперь казалась неизбежной. По словам Томаса Уолсингема, Джон Гонт оказал давление на выборщиков графств, чтобы они вернули в Парламент более сговорчивых рыцарей, чем те, что были в 1376 году. Но даже без вмешательства неизбежность угрозы со стороны Франции, вероятно, была бы достаточной, чтобы вызвать более покладистое настроение парламентариев. Вступительную речь произнес недавно назначенный канцлер, Адам Хоутон, епископ Сент-Дэвидса. Его слова были рассчитаны на то, чтобы омрачить положение дел и ослабить кошельки людей. Он остановился на врагах, которые теперь окружали Англию: Франция, Шотландия, Кастилия. Совет, сказал он, получил "несколько писем и частных сообщений" о ходе военно-морских приготовлений Франции и Кастилии. Баланжье английского короля уже были мобилизованы. Комплексная программа реквизиций началась в начале февраля, пока заседал Парламент. И все же главное отличие нового Парламента от его предшественника заключалось не в составе или отношении Палаты Общин, а в позиции Палаты Лордов. Их поддержка парламентского переворота 1376 года была незаменима, но они больше не были склонны поддерживать радикальную программу реформ перед лицом очевидной финансовой нужды правительства. На этот раз комитет, который Палата Лордов назначила для помощи Палате Общин в их обсуждениях, был набит сторонниками правительства. Даже граф Марч, похоже, присоединился к правительству. В большинстве аспектов обе Палаты проявили готовность выполнять волю правительства. Контрпереворот Гонта был завершена отменой всех судебных процессов последнего Парламента против Элис Перрерс, Ричарда Лайонса и его соратников и восстановлением большей части их арестованного имущества. Несколько членов Палаты Общин, включая некоторых ветеранов предыдущего Парламента, подняли голос в знак протеста против обращения с Питером де Ла Маре, но их заставили замолчать. Руководство оппозицией перешло от Палаты Общин к рыхлой коалиции церкви и жителей Лондона[388].

Главной фигурой среди клерикальных противников правительства был Уильям Куртене, импульсивный и амбициозный, но чрезвычайно способный младший сын графа Девона. Куртене недавно, в возрасте тридцати четырех лет, был назначен епископом Лондона, чем он, вероятно, был обязан покровительству Черного принца. Он уже был известен как открытый противник королевского налогообложения и ярый враг Джона Гонта и входил в состав комитета Доброго Парламента и в недолговечный постоянный Совет, созданный на его основе. Он также выступал на суде в качестве адвоката Уильяма Уайкхема. Ни одно из этих дел не могло сблизить его с позицией правительства. То, что Куртене продолжал продвигать программу Доброго Парламента, стало очевидным уже в Парламенте 1377 года, когда он выступил с возражениями против предоставления каких-либо субсидий даже в условиях начинающейся войны. По крайней мере, три епископа поддержали его. Их оппозиция усилилась, когда, 3 февраля, собор южной церковной провинции собрался на свое традиционное заседание в соборе Святого Павла в Лондоне, через неделю после открытия Парламента в Вестминстере. Председательствующий, архиепископ Садбери, был надежным сторонником правительства и не скрывал этого факта. Уолсингем называет его "наемником, опьяненным ядом жадности". Но Садбери оказался совершенно неспособным управлять одним из самых непокорных соборов духовенства в течение многих лет. Первым предметом спора стало положение Уильяма Уайкхема, которому правительство отказало в разрешении приблизиться к Вестминстеру ближе, чем на двадцать миль. По настоянию Куртене собор отказался обсуждать какие-либо дела, пока правительство не смирится и не разрешит Уайкхему присоединиться к собравшимся. По настоянию Куртене члены собора снова открыли процесс по обвинению в ереси против королевского клерка и протеже Джона Гонта, Джона Уиклифа. Впоследствии Уиклиф станет гораздо более известной фигурой, чем в январе 1377 года, но уже тогда он был автором нескольких вдохновленных правительством трактатов и замечательного научного труда De Civili Dominio (О  светской власти), в котором выступал за политическое подчинение Церкви светской власти и использование ее имущества в общественных целях. На несколько дней обвинение Уиклифа, как и обвинение Уайкхема, приобрело символическое значение в глазах всех главных действующих лиц по причинам, которые были мало связаны с самим человеком или его взглядами. Куртене и его сторонники видели в трудах Уиклифа признаки того, что они воспринимали как более широкую политическую угрозу автономии Церкви. Со своей стороны Гонт рассматривал обвинение в ереси как косвенное нападение на самого себя[389].

Другой силой, вовлеченной в противостояние, была лондонская толпа. Лондон был важным фактором в мятежах XIII века и в свержении Эдуарда II. Однако его повторное появление как политической силы в последние три десятилетия XIV века застало поколение Джона Гонта врасплох. С населением около 45.000 душ Лондон был лишь на четверть меньше Парижа, но он все еще входил в число крупнейших европейских городов в то время, когда городские волнения становились постоянной проблемой для большинства западных монархий. Олигархическая организация власти в городе и социальное неравенство населения делали Лондон таким же уязвимым для преступлений и беспорядков, как и любой из крупных городов. Политическая власть была сосредоточена в руках мэра и олдерменов, которые выбирались из небольшой группы богатых купцов, принадлежавших к основным гильдиям. Основная масса населения состояла из бесправных подмастерьев, рабочих, слуг и нищих, большинство из которых в лучшие времена жили на уровне, близком к прожиточному минимуму. Застройка города усугубляла естественную напряженность этого замкнутого мира. Люди жили плотно друг к другу в густой сети узких переулков и улочек, прерываемых садами монастырей, церковными дворами и особняками аристократов. Древние и обширные свободы города лишали министров короля какой-либо реальной возможности контролировать это многолюдное и политически активное место. В Лондоне не было аналога парижского Шатле, расположенного в самом центре города, с его королевскими судьями, тюремщиками и сержантами. Единственные видимые признаки королевской власти находились на окраинах города: Лондонский Тауэр на востоке, королевская крепость, арсенал и зоопарк, а также тюрьмы Маршалси и Суд королевской скамьи к югу от Лондонского моста в Саутверке.

Лондон в общем богател от войны. Это был важный центр по продаже доспехов, снаряжения и награбленных вещей. Строительство процветало благодаря крупным заказам успешных капитанов, вернувшихся из Франции, и крупных торговцев, разжиревших на прибылях от финансовых операций правительства. Кале был практически лондонской колонией. Однако лондонцы ощущали упадок успехов английского оружия с 1369 года так же сильно, как и все остальные англичане. Нарушение английской торговли и судоходства сильно затронуло интересы города. Возвращение тяжелых ежегодных налогов плохо отразилось на городах, которые платили как парламентские десятины, так и таможенные пошлины. Городские власти способствовали выдвижению большинства обвинений против Лайонса и его сообщников в Добром Парламенте, а