Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Храмов постоял, словно собираясь еще что-то сказать, но нерешился – повернулся, отдернул занавеску и ушел. Поляков и в самом деле уснул –уснул мгновенно и очень крепко, а когда открыл глаза, был уже вечер, раздавалиужин, в палате стучали ложками по мискам, выскребая кашу, санитарка Земфираходила по палате, гортанно выкликая, словно торговка на базаре: «А вот чаюподлить! Чаю кому?» А рядом с Поляковым на тумбочке в узенькой вазочке, похожейна карандашницу, стояли три герани. На сей раз они были все красные.

* * *

Придя в госпиталь, Ольга обнаружила, что забыла халат.

Неудивительно! Еще слава богу, что вообще голову не забыла!А ведь запросто…

Она никак не могла понять, что происходит. Зачем, прибежавдомой после дежурства, срезала три веточки красной герани и снова понеслась вгоспиталь?! В крайнем случае можно было отнести их утром.

Но нет, почему-то откладывать на утро было нельзя. Неведомопочему. Только сегодня!

Точно так же, неведомо почему, нельзя было принести Поляковубелой герани, срезав ее с куста, который стоял в столовой третьего этажа. Неподходила также и розовая. Только красная!

С красной геранью начались какие-то странности: после арестамамы она почему-то почти перестала цвести, а сейчас ее словно заколдовали –выпускала одну гроздь за другой, совершенно затмив розовую и белую, которыестояли рядом на подоконнике.

Вот поэтому Ольга и срезала на сей раз только краснуюгерань.

Только поэтому, да?

Она не знала.

Слава богу, Поляков спал, когда она, как воришка, держагерань завернутой в полотенце, прокралась в его закуток. Она сунула веточки вводу и торопливо сбежала, даже не дав себе лишней минуты постоять и посмотретьна него. Хотя он бы все равно этого не заметил, его черные глаза были закрыты…

Потом Ольга убежала домой окончательно и легла спать. Но неспалось, потому что она начала жалеть, что не посмотрела на Полякова какследует, пусть даже на спящего. У него ведь не только глаза необыкновенные, онвообще очень красив! Посмотреть на него хотелось до такой степени, что Ольгадаже плакать начала от невозможности это сделать. Тогда она встала, взяла маленькийручной фонарик, который начинал светить, если с силой жмешь на ручку, иотыскала на полке сказки Пушкина с отклеившейся обложкой. Достала оттудаизрезанную фотографию, в центре которой раньше был молодой дядя Шура, а теперьостались только «псы сыскные» Охтин и Смольников. Охтина она отрезала и опятьсунула в книжку, а фотографию Смольникова взяла с собой в постель и уставиласьна нее, беспрестанно жужжа фонариком.

Может, ей только казалось, конечно, но они были простопоразительно похожи, Смольников и Поляков. Совершенно одинаковые черты лица,удивительно похожи глаза, и одинаково зачесаны назад темные волосы.

«Глупости, – твердила себе Ольга. – Фотография старая,плохая, они похожи чуть-чуть, мне просто хочется его видеть, вот я и ищусходство…»

Она сунула снимок под подушку.

«Мне хочется его видеть!»

Страшное признание…

А ведь очень легко могло получиться так, что она большеникогда не увидела бы Полякова. Если бы стрелявший взял чуть левее, он бы убилего.

И Ольга в сотый, наверное, раз принялась размышлять о том,кто он такой – стрелявший.

По всему выходило, что Колька Монахин, больше некому. И еслиПоляков слышал их разговор, он понимал, что Николай мог задержаться, в своюочередь послушать уже его с Ольгой разговор. А потом выстрелить ему в спину.

За что?

Ольга перебирала в памяти каждое слово. Придраться не кчему! Придраться можно было только к взглядам, и дрожи пальцев, и трепетусердца. Но их Николай не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать. И если онстрелял в Полякова, то не из ревности, а из ненависти. Как в майора НКВД. Водного из тех, кто уничтожил его семью, а потом уничтожил семью Ольги.

По сути дела, она должна быть Николаю благодарна… по сутидела, она ведь ненавидела его. Одно понятно: даже если Поляков тоже связалконцы с концами и догадался, кто в него стрелял, он ни слова о своих догадкахне сказал тому подполковнику, который к нему приходил и который раньшедопрашивал Ольгу. Она тоже промолчала о Николае.

А может, стрелял не он?

Тогда кто?

Представить себе какого-то неведомого человека, которыйтаился за углом подворотни, подслушивал их разговор, а потом выстрелил вПолякова, было так страшно, что Ольга от страха свернулась клубком и натянулана голову одеяло. Но уснуть не могла: начали мерзнуть ноги. Она ощупью нашла вкомоде чулки, натянула – и заснула немедленно, едва коснулась головой подушки.Ночь пролетела в мельтешении каких-то лиц: были там и Поляков, и Смольников сОхтиным с фотографии, и Николай, и почему-то Тимур Казбегов, и, что еще болееудивительно, Григорий Алексеевич Москвин, в 41-м году застреленныйуполномоченным НКВД, которого так и подмывало застрелить Ольгу…

Москвин убит. Поляков ранен. И все из-за нее!

С этой мыслью Ольга проснулась. Нужно было с кем-топоговорить. С кем-то посоветоваться. К тете Любе идти не стоило. Даже страшнопредставить, что с ней будет, когда Ольга скажет, что, кажется, этот майорНКВД…

НКВД! О господи!

«Мама! – заплакала Ольга, пряча лицо в подушку. – Мама, нуты где?! Мамочка, вернись! Мне сейчас никто не нужен, только ты!»

Мысли о маме закружились, поплыли, как осенние листья поводе. И мелькнуло воспоминание – из рассказа тети Любы: как мама ходилазаказывать молебен в часовню Варвары-великомученицы.

Вот куда пойдет Ольга! Вот с кем посоветуется!

Часовня, правда, закрыта, давно закрыта, заброшена. Куполснят, и кровля ободрана. На крыше даже тоненькая березка выросла.

Но ведь она осталась! И место это по-прежнему хранитвоспоминание о маме, о Сашеньке Русановой, которая однажды пришла сюда, пришлаза помощью сердечной.

Теперь помощь сердечная нужна ее дочери. Матушка Варвара,помоги!