Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Говорили, Бык-рогомет не знал, кого поставить. Тогда«обувший» его кидала с выразительной кличкой Кочегар сам указал на Акробата,который в последнее время что-то частенько начал ему отказывать в своихмилостях.

Видимо, пораскинув умом, Бык-рогомет решил, что если онубьет Акробата, то, может быть, хоть когда-то выйдет на свободу. Ну, не вдвое,так втрое норму станет перевыполнять, его помилуют за ударный труд… Опять же,на убийства глиномесов брутальное начальство обычно смотрело сквозь пальцы, идаже если срок накидывали, то не сильно. Конечно, если убитый не козлил, тоесть не сотрудничал с тюремным начальством. Но за Акробатом такого незамечалось. Бесполезная, строго говоря, была птица-кочет! Бык-рогомет,наверное, счел, что, если он откажется расправиться с Акробатом и будет убит,его детям вообще некого будет ждать. Опять же – у него оставалась надежда навыигрыш… Ну вот он и сыграл. И проиграл. И заплатил проигрыш.

Тогда-то и стало понятно, что и Сашка-парикмахер убил Карменвовсе не из ревности, а тоже – заплатив карточный долг. Или он ее, или кто-тодругой – его… Теперь вот зарезали Акробата. И пошли слухи, что беспредельщикииз последнего этапа, всегда готовые катить баллоны на любого законника, непризнающие авторитетов, могут поставить на кон жизнь любого осужденного, будьто баба или мужик, будь он из «людей» или политических. На начальство пока непокушались – всем могло выйти дороже. А с прочим фуфлом можно было нецацкаться.

Теперь Александре и Кате стали понятны намеки Бульки.Намеки, оказывается, очень даже прозрачны! Тем более если учесть, что ееоткрыто называл своей чувыркой, стало быть, любовницей, именно тот самыйКочегар, который с легкостью необыкновенной пожертвовал Акробатом. Они былипарочкой «обоюдных», вполне достойных друг друга по своим интимным пристрастиями бесконечной жестокости, с которой относились ко всему миру.

Учитывая это, спорить с Булькой небезопасно.

А между тем она накрепко зацепилась за санчасть. Теперьникто в третьем женском бараке даже и не упоминал об очереди в «санаторий». Иникто не спорил, когда туда уходила Булька. Иной раз, если дежурил подкупленныйчасовой, который после поверки тихонько открывал барак, вместе с Булькойявлялась в санчасть и Надя-Кобел. Тогда Александра покрепче зажимала уши, чтобыне слышать, как пылко милуются ненаглядные подружки. Как-то раз Булька сунуласьв ее закуток и спросила, не хочет ли Маманья побыть двустволкой. Александрастоль надолго задумалась над переводом, что Булька «заржала» и ушла. Толькопотом Александра сообразила, что ей предложили поучаствовать в любовных играхНади и Бульки. Свернулась клубочком на своем топчане и подумала: надо что-тоделать, чтобы прекратить безобразие. Подруги пока не шибко афишировали ту лафу,которая им выпала, но ведь ума у них нет, начнут трепать языками, и кто мешаетзаявиться сюда уркам из мужского барака и тоже потребовать пускать их в«санаторий»?

Откажешь – и станешь первой кандидаткой на «три косточки»…

Сказать санитару Фролову? Но что он может? Да ничего.

Пожаловаться доктору Никольскому? Он человек решительный –никакого больничного Бульке не дал и посоветовал держаться подальше отсанчасти, потому что «на ней воду возить можно». Обычно вежливый, дажедемонстративно вежливый с заключенными, с Булькой он был очень груб. Можетбыть, узнал, что огребла Булька срок за убийство врача, который отказалсядавать ей морфий? Булька поорала, поорала, погрозила Никольскому да и затихла:Надя-Кобел смогла ей доходчиво объяснить, что жизнь лепилы по шкале лагерныхценностей неизмеримо дороже, чем жизнь какой-то ковырялки, пусть она дажеличная ковырялка Нади-Кобел и любимая чувырка Кочегара. Никольского «на трикосточки» не разыграют, скорей уж Бульке «повезет» оказаться на кону.

Да, понимала Александра, если пожаловаться Никольскому,он-то сможет принять меры. Но чем все закончится для нее самой? Ведьединственный способ прекратить женские хождения в санчасть – выгнать отсюда тусестру, которая все это допустила. Выгнать Александру Аксакову.

Она сама во всем виновата, да. Когда-то у нее не хватилотвердости… Но она же хотела как лучше! Лучше не только для себя, но и длядругих!

Благими намерениями, как всегда, оказалась вымощена однавсем известная дорога – в ее личный ад.

Жить в бараке постоянно… Лишиться единственной отдушины длясебя – и лишить ее других… Чертова Булька!

Александра набралась храбрости и попыталась поговорить сНадей-Кобел. Нет, не вовсе запретить Бульке ночевать в «санатории», – но хотябы на время угомониться.

Выслушав, Надя посоветовала ей захлопнуть покрепческворешник и не разводить ненужные талы-талы.

Александра оценила мягкость выражений, старательноулыбнулась Наде и ушла.

Улыбка слиняла с ее лица довольно быстро.

Да что же делать-то? Хоть у Мурзика помощи проси, честноеслово! Ну да, она была в таком отчаянии, что даже такая мысль мелькнула. Однакогрянула новая беда.

Зинка-с-Ленинграда, которая благодаря трепетному отношениюМельникова ко всем жителям Северной столицы, была переведена из санчасти «наповышение» – в столовую – и теперь снимала пробу на кухне, не забывала своихбывших коллег. Частенько она умудрялась часть «снятых проб» слить в плоскуюфлягу, которую приспособилась носить под бушлатом, и притаскивать в санчасть.Потом наглость ее дошла до того, что она почти открыто выносила котелки с кашейи киселем из столовой и тащила в санчасть, где доктор Никольский, санитарФролов и сестра Аксакова в три ложки, споро и молчаливо, отдавали должноетоварищескому чувству Зинки-с-Ленинграда, которая, правда, предпочитала, чтобыее все-таки называли Зинаидой Викторовной.

Однажды какой-то пацан [20] проследил за Зинкой, несшей изстоловой котелок с киселем, и притащился за ней в санчасть. Он выждал, когдаЗинка ушла (в санчасти была в то время одна только Александра), и ворвался вприемную. Александра только взяла в руки котелок, чтобы спрятать его подальшеот искушения – до прихода Никольского и Фролова. Она скорее откусила бы себепальцы, чем съела бы одна хоть ложку киселя, но вволю понаслаждатьсяклюквенно-крахмальным, почти домашним ароматом ей никто не запрещал. Так она истояла, сунув нос чуть ли не в котелок, и нюхала кисель, как вдруг услышалазвук распахнувшейся двери.