Росстань - Альберт Гурулев

Выход в тайгу был намечен на воскресенье, и Алексей, сговорившись с Ксенией, решил хоть на один день пойти вместе со всеми к оленьему стаду. Он выпросил у Гошки карабин, который тому как-то удалось сохранить за собой, хотя он не был теперь ни охотником, ни работником промхоза, взял пару десятков тупоносых патронов и почувствовал себя способным отстреляться от целой стаи волков.

Увидев среди вооруженных мужиков кокетливую фигурку Ксении, затянутую в спортивные брюки и довольно яркий свитер, Алексей испугался, как ему теперь казалось, своего легкомысленного предложения отправиться в тайгу. И он сказал об этом Ксении.

— Не беспокойся, Алексей. Сегодня тепло. И мы с тобой пойдем только до зимовья на Третьем озере. Это всего часа полтора хорошего хода. Я там уже бывала. Туда и лыжня неплохая есть.

— Тогда все в порядке.

Присутствие красивой девушки придало походу ощущение загородной прогулки. Почти все мужики отправились в тайгу на широких, подбитых камусом охотничьих лыжах, мало пригодных для быстрой ходьбы, и Алексей с Ксенией на своих легких лыжах обогнали всех и за каких-нибудь полчаса ушли вперед. Ксения шла следом, весело подгоняла Алексея, и он, раскачиваясь корпусом, плотно отталкиваясь палками, все убыстрял ход. Он все надеялся, что Ксения вот-вот попросит его бежать медленнее, но за своей спиной он неотрывно слышал шорох лыж и ровное дыхание Ксении.

— А ты неплохо ходишь на лыжах, — сказал Алексей, останавливаясь на короткий отдых и вытирая со лба пот. — Я и не знал.

— Ты многого про меня не знаешь. Устал? А я часто хожу на лыжах. Здесь это главное мое развлечение. Еще немного потерпи — и будет зимовье.

Вскоре стало попадаться множество оленьих следов.

— Ну вот мы почти и пришли.

Лыжня пересекла калтус, неслышную под снегом и льдом неширокую речку, вывела на взгорок, и в тени разлапистых елок Алексей увидел обметенный снегом бревенчатый сруб.

— Господи, какая избушка! — с восторгом вырвалось у Алексея. — Избушка на курьих ножках. Только почему-то курьих ножек не видно.

— Давай поселимся в этом доме. А? Вместе.

И было что-то особенное в голосе Ксении, за шутливым тоном что-то скрывалось еще. Алексей, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, деланно-бодро согласился:

— Давай.

Они сняли лыжи, прислонили их к потемневшим от жары и стужи бревнам зимовья, и Алексей с трудом открыл тяжелую, из толстых плах дверь. Крошечные, как бойницы, окошки пропускали мало света, и после яркой белизны дня в зимовье показалось совсем темно. Но постепенно глаза привыкли, и можно было разглядеть низкие жердяные нары, застланные невыделанными оленьими и козьими шкурами, железную печку, маленький шершавый стол. Все, как во всех других зимовьюшках, которые приходилось Алексею видеть.

В настывшей избушке показалось даже холоднее, чем на улице, а может, оно так и было, и Алексей поспешил заняться печкой. Он притащил охапку мерзлых поленьев, оттаскал в углу зимовья несколько свитков бересты и старым расхлябанным топором нащепал лучин. От первой же спички береста загорелась, пламя охватило поленья, в утробе печки загудело, запотрескивало, и от ее черных боков потянуло сухим теплом.

— У меня замерзли колени, — сказала Ксения. — Ты молодец, что догадался разжечь печку. За догадливость я тебя поцелую.

В коротком движении она прикоснулась губами к щеке Алексея и тотчас наклонилась, чтобы поднять валявшееся под ногами полено, и Алексей не успел увидеть ни ее глаз, ни выражения ее лица.

Тихое, заброшенное в тайге зимовье, застывший в терпеливом ожидании будущей весны лес, поцелуй-прикосновение Ксении, от которого вдруг весь видимый мир стал зыбким, заставили сердце Алексея колотиться гулко, беспокойно.

Ксения села на сосновый обрубок перед открытой дверкой печки, подставила потоку сухого жара круглые колени. Отсветы красного пламени плясали на ее ярком свитере, высвечивали завитки волос, выбившиеся из-под шапочки. Из полутемного угла зимовья Алексей смотрел на Ксению и был благодарен этой полутьме, чувствуя себя защищенным от все понимающих глаз Ксении. И хотелось смотреть на Ксению долго-долго, и Алексей чувствовал, как горячая волна нежности, тоски заполнила все его существо.

— Иди сюда поближе, садись к огню, — позвала Ксения.

Алексей смятенно уловил нервные потки в голосе Ксении и замер душою, ожидая, что вот что-то сейчас произойдет, станет для него и Ксении главным и одновременно уже независимым от их воли. Алексей замешкался в своем углу, затоптался на месте и вдруг вздернул голову, прислушался к ломким звукам за стеной зимовьюшки. Подняла голову и Ксения. Не близко, но и не так уж и далеко, раз за разом, будто сухие хворостины под ногой треснули, раздались два выстрела. Алексей словно нашел себе срочное дело, толкнул ногой дверь, выскочил на мороз, прислушался. Налетел короткий, одиноко живущий в зимнем неподвижном воздухе ветер, тряхнул снег с елок. Снежная осыпь скользнула по зеленым лапам и, разбившись на тысячи сверкающих на солнце искорок, медленно осела на землю. Долгие минуты простоял Алексей, прислушался, но выстрелов больше не было.

У входа в зимовье Алексей приметил приметенные снегом куски голубого льда, понял, что это запасаемая охотниками впрок вода, и решил поставить чай: скоро придут взопревшие от дороги охотники, да чаю и самим не мешало попить.

Вернулся в зимовье успокоенный. Ксения по-прежнему сидела на сосновом обрубке, тянула к жаркому огню руки, растирала колени. Только глаза как пеплом припорошило. Потухли глаза. Чувствуя свою смутную вину перед Ксенией, Алексей чуть суетливо набил чайник колотым льдом, поставил его на печку, уже посвечивающую красным жаром, придвинул чурбан и сел рядом с девушкой. С преувеличенным вниманием он смотрел, как с черных боков чайника соскальзывают на печь ледяные крошки, мгновенно тают, и вода, столкнувшись с раскаленным железом, не растекается по нему, не исчезает разом, а, всклубясь, долго дрожит над жаром, уменьшаясь и уменьшаясь в размерах, и потом, коротко пышкнув паром, исчезает вовсе.

Чайник вскипел быстро, задребезжал крышкой, заплескался водою. Алексей на полочке приглядел мятую осьмушку с остатками заварки, бросил щепоть чаю в кипяток.

— Чай будешь?

— Давай! — Ксения резко подняла голову, провела ладонью по лицу, как прогоняя наваждение, и Алексей увидел, что глаза у Ксении, как обычно, ясны и ласковы.

У Алексея в тоске сжалось сердце. Ксения, Ксения. Вот бы с кем он с радостью, как говорится, пошел по жизни и всегда бы знал, что в любую минуту он не один на свете, что их двое перед большой и малой бедой, перед радостью, которая больше, чем беда, не терпит одиночества. И еще он испытывал перед Ксенией вину и бессилие, вернее, невозможность избавиться от этой вины.

«А ты женись на Ксении», — сам не ожидая того, сказал себе Лахов. И удивился простоте решения и тут же понял, что нельзя этого сделать: ведь прежде нужно будет уйти из семьи, а он, Лахов, по своему характеру вряд ли гож к таким поступкам, замучается виной перед дочерью, истерзает себя, и не будет им с Ксенией счастливой жизни.