Открытие себя - Владимир Савченко

– Ничего. Очень нужно. Приди сейчас ко мне – а то я приду к вам.

Пилот появился с хмурым видом:

– Что за пожар? Ты ж знаешь…

– Знаю, но все это сопли. Слушай…

Когда Антон Летье, астронавт, выслушал и понял, для него все вдруг изменилось. Жизнь покрупнела, стала Вселенской – а до этого только казалась такой. Со всеми ее посадками на спутники Юпитера и куда-то еще. Да, все, кроме этого замысла, теперь было сопли, пустячок – даже не пустяк: в тот же список и что в каюте ждет любимая девушка, и что летели не туда. Туда. Просто это они отступали для разбега.

Он забыл, что обещал Галинке быстро вернуться.

– Пошли к Ивану. – Посмотрел Аскеру в глаза, улыбнулся. – А ты недаром физик. Голова. Это ж надо!..

– А то! – ответил тот.

Они заявились к капитану в каюту.

Корень как раз складывал в ящик все лишнее, включая книги. На выброс.

– Ну? – глянул он на них исподлобья; появление вместе двоих не слишком ладивших меж собой членов экипажа сразу его насторожило; ясно, что неспроста.

– С чем пришли?

– А с чего начать: с плохого или с хорошего? – спросил Летье.

– Начни с хорошего.

– Тогда я, – вмешался Бруно. – Ускорений будет не пять, а четыре.

– Как так?

– Ну… это трудно постижимый и тем не менее четкий факт релятивизма. Если бы Г-1830 оказалась на месте, мы затормозили бы там, вышли на орбиту у нее, выключили двигатели, поработали, потом стали бы разгоняться к Солнцу, было бы два отдельных ускорения. От 0,82 с до нуля, потом от нуля до 0,82 с. Теперь же не так: мы УЖЕ разгоняемся в сторону Г-1830, уже набираем скорость к ней. В силу отсутствия единой системы отсчета ускорение важнее скорости, понимаешь?

– Не очень…

– Да я и сам не очень, но это так. Мы не гасим скорость, а поворачиваем ее вектор в четырехмерном континууме. Если бы остановились у звезды, то гасили бы, а так нет. Короче, вот что: при непрерывной работе двигателей невозможно отличить, ускоряется ли корабль от нулевой скорости… как, скажем, при старте от Солнца – или отрицательной, не в ту сторону. Для релятивизма нету нулей и нету не тех сторон, когда вышел на субсветовую…

– Это значит, – нетерпеливо вмешался Летье, – что на самом деле идет не торможение с переходом в ускорение, а ДВОЙНОЙ РАЗГОН. Я вам еще добавлю: не четыре, а три с половиной ускорения достаточно. Как мы собираемся отправить троих с 0,3 с в расчете на то, что заметят, удивятся и перехватят, – так ведь и сами можем возвратиться в Солнечную с пустыми баками на полусветовой. Ведь они же предупредят. Там подготовятся…

– А если не долетят наши в глыбах? – спросил капитан. – Или там не перехватят?

– Ну… тогда и нам туда же дорога. И теперь итоговая скорость оказывается не 0,82 с, а… сколько, физик?

– По моим расчетам, 0,953 с.

– Ага. Это действительно хорошая новость. Под нее я выдержу и плохую, давайте.

– Да плохую ты и сам знаешь, Иван. Только делаешь вид, – спокойно сказал Тони. – Мы не вернемся. Ни на полусветовой, ни на какой. Дай бог долететь.

Если сгинем не у той Г-1830, в сложно-непонятном мире, то на обратном пути.

Слишком уж все на пределе, без запаса надежности. Да и конструктор был прав: можем ничего серьезного более там не открыть – так, пустячки. Не из-за чего будет особо стараться уцелеть и вернуться…

– Не та тональность, Антон, – вмешался Аскер. – Не то говоришь. Эта «плохая» на самом деле очень хороша. И не только потому, что ускорений будет не пять и не три с половиной, а только одно. Мы создадим Вселенское Действие! Да, одно ускорение – но зато это будет по-вселенски.

…Капитан, как и Летье, сразу все понял – и тоже вдруг почувствовал хорошее настроение, прилив сил. Благодаря этой Идее он перестал быть ничтожеством в Космосе, мошкой. Это угнетало его более всего. «Ага!..»

Конечно, только одно ускорение; как у предков-запорожцев или тех, что воевали в кровавом двадцатом веке. Подниматься в атаку – и вперед. Жизнь ли, смерть – не в этом дело. Вперед!

Как-то все вдруг встало на места. Даже то, что во всех их спорах наиболее уместны (результативны, как выразились бы рационалисты) оказывались наивные реплики и суждения Галины Крон, самой молодой и младшей по должности. Они направляли мысли, а в конечном счете и решения. Она носила ребенка, она была мать – как и Вселенная. Она глубже всех их чувствовала ситуацию.

– Ну-ну, развей свою мысль. Так что?

– А то, что во Вселенной нужно поступать по-вселенски, – продолжил Бруно. – Как она с нами, спокойненько зашвырнув нас на парсеки не туда, так и мы с ней. Ну, не то что совсем так, не на равных, куда нам, но с полной отдачей. А это будет вот как…

И он изложил план. Будет только один разгон – в звезду Г-1830. В него надо вложить весь заряд аннигилята, тогда удастся выйти на скорость, очень близкую к световой, на 0,999 с. Масса «Буревестника» в силу релятивизма возрастет раз в тридцать. А поскольку Г-1830, скорее всего, антивещественна, будет удар-вспышка, который нарушит внутреннее равновесие этой странной звезды. Равновесие ее и так должно быть шатким из-за чужеродности мира, наложения противоположных процессов…

– Это, во-первых, заметят издалека, может быть, не только из Солнечной даже, – увлеченно, будто и не смертный приговор себе и им двоим, излагал Аскер. – В двух направлениях заметят: в ложном и подлинном. Во-вторых, это хорошо и надолго взбаламутит там пространство, четырехмерный континуум – и новым исследователям, когда они прилетят, будет что наблюдать и открыть. Мало не покажется…

– Камикадзе… – молвил Летье. – Были такие ребята в двадцатом веке в Японии.

– Такие были не только в Японии, – сказал Корень. – И в России, и у французов, англичан. Шли на таран в самолете, в танке, на подлодке. Погибнуть с наибольшей эффективностью. Вот и мы будем так. Все верно.

– Слушайте, вы не о том! – все не мог остановиться в развитии замысла Бруно. – Вполне возможно, что это открытие переплюнуло и теорию Дирака. У него только вещество и антивещество. А раз здесь попахивает антивременем, то ведь тем самым и антипространством!

– Это как? – не понял пилот.

– А столь же плотной средой, но с целиком противоположными свойствами. То есть возможна аннигиляция двух пространств, нашего и того, у Г-1830. Представляете, как мы можем шарахнуть!..

Самое замечательное, думал потом Иван Корень, что от этого самоубийственного решения он пришел в хорошее настроение. Да и двое его коллег тоже. Вряд ли так было бы на Земле – на Земле без войн и невзгод, в комфортном мирке, где бы жить да жить. А здесь, во Вселенной, другое дело: они почувствовали себя частью ее и поэтому – людьми.