Дитя огня - Юлия Крен

– Не нужно плакать, – сказала Авуаза дрожащим голосом. – Не нужно. Когда ты рядом со мной, тебе не грозит опасность от норманнов. Тогда ты становишься одной из них, и они не причинят тебе зла. Ты не беспомощна, ты не беззащитна. Ты наследница, наследница Алена и Рогнвальда. Бездушный скот не втопчет тебя в грязь. Чтобы выжить, тебе не придется продавать свою душу и смотреть, как ее терзают чужие люди.

Она подошла к Матильде, взяла ее за руку, а потом обняла девушку.

– Ты выйдешь замуж за того, кого любишь, а не за того, кто над тобой надругается. Ты не будешь ненавидеть свою кровь, как я ненавижу сестру и племянника, потому что видела слишком много этой крови. Ты можешь стать счастливой.

Матильда высвободилась из объятий. Она больше не плакала, и только теперь Авуаза поняла, что воины были норманнами и что Матильда привела их сюда не для того, чтобы объединиться.

Матильда ее предала.

Матильда сжала руки женщины, сначала одну, потом другую. Это были сухие, шершавые, теплые руки, пальцы на них были похожи на когти. Раньше Авуаза казалась ей скорее беспокойным духом, теперь же Матильда увидела в ней женщину из плоти и крови, уже не охваченную слепой жаждой власти и одержимостью, а полную чувств, которые Матильда знала и разделяла. Девушка посмотрела ей в глаза и увидела в них сначала понимание, потом разочарование и наконец страх. Она увидела человека. И в этот момент, став предательницей, она почувствовала себя дочерью Авуазы сильнее, чем когда-либо.

– Уже слишком поздно, мама.

Авуаза высвободила свои руки, обернулась и стала смотреть, как норманнские воины захватывают вал. С ее губ слетел не крик, а стон. В нем слышалось разочарование, но не удивление. Теперь она поняла: Матильда не может спасти ее и восстановить ее разрушенную жизнь.

– Я не наследница Бретани, – произнесла девушка, опустив глаза. – Хоть я и дочь норманна, но в Нормандии все норманны стали христианами, и я тоже. Они оставили свою родину и завоевали новую. И я живу в этом мире с мужчиной, которого люблю. С Арвидом.

Матильда подняла голову и взглянула на свою мать. Увиденное заставило ее застыть в оцепенении: Авуаза держала в руке нож, в ее глазах снова вспыхнула искра безумия, и девушка с ужасом ожидала, что ее мать погубит их обоих.

Но потом во взгляде Авуазы снова появились холод и усталость.

– Матильда… – прошептала она. – Матильда…

И с именем дочери на губах она вонзила себе нож прямо в сердце.

Матильде показалось, будто она чувствует, как клинок режет кожу, впивается в теплую плоть и забирает жизнь женщины, которая была ее матерью. Они с Авуазой стали одним целым. Девушка терпела муки, ощущала, как все ее тело пронизывает боль, как струится кровь, и задыхалась. Она знала, что чувствует ее мать. Не знала она лишь того, прощает Авуаза ее в этот момент или проклинает.

Женщина опустилась на колени, а потом рухнула на землю. Взмахом руки Матильда остановила воинов, которые собирались подойти ближе, и склонилась над матерью. Это мгновение принадлежало только им и никому больше. Матильда не решилась снова взять Авуазу за руки, боясь ощутить, как они медленно остывают, но она должна была сделать что-нибудь для матери и для спасения собственной души.

Матильде не пришло в голову ничего иного, кроме как прочитать молитву. Внезапно в ее бормотание влился другой голос. Девушка полагала, что Авуаза уже мертва, но человек, который десятилетиями цеплялся за пустую надежду, не мог умереть так быстро. Она еще дышала. У нее еще были силы, чтобы говорить.

– Я… никогда не попаду на небо, – выдохнула Авуаза. – Я… пойду по дороге в Хель. Она ведет… на север, где становится все темнее и холоднее… Она ведет через горы и глубокие долины. Когда-нибудь горы исчезнут, когда-нибудь исчезнет… свет. Останется только вечный лед.

– Нет, – возразила Матильда, и в ее голосе прозвучали упрямство и возмущение.

Казалось, что на них с матерью опускается черное покрывало, которое бросил ангел смерти, чтобы оборвать все: последнюю попытку Авуазы побороть смерть и желание Матильды помириться. Но последнее слово должен произнести не ангел смерти, он не может обладать единоличной властью. С ним должны прийти и другие ангелы, которые прогонят демонов и проведут душу к свету.

– Нет! – воскликнула Матильда. – Ты не попадешь в темноту и вечный холод. Бог милостив, Бог великодушен!

Авуаза с трудом дышала.

– Единственный источник света, – прохрипела она, – это огонь. Он вырвется из глаз и ноздрей волка Фенрира, когда мир… погрузится в хаос. Такова судьба мира. Такова… моя судьба… И твоя тоже. Ты не дитя любви… ты дитя огня. Когда твой отец набросился на меня, я думала, что разорвусь на части, сгорю… и превращусь в пепел. После этого… мне больше никогда не было тепло, я больше никогда не видела света.

Матильда все же взяла Авуазу за руку, и ее пальцы уже не казались похожими на когти – скорее это была рука той юной девушки, на которую когда-то обрушился Рогнвальд.

– Ты должна простить Рогнвальда, – тихо сказала Матильда. – И простить себя за то, что ты внушила себе, будто любишь его.

– Говорят, что любовь… такая же сильная, как смерть, но я умираю… а мне холодно и темно.

– Прости его, мама! Прости его и саму себя!

– Он был добр к тебе… а ко мне – нет. Для него я была всего лишь… трофеем. Когда я отказывалась ему подчиняться, он бил меня, а когда… оплакивала отца, он смеялся надо мной. Но если бы я перестала скрывать свою ненависть… что осталось бы от меня, кроме измученной души, такой жалкой и такой слабой? Я не могла этого допустить… я не хотела этого.

– Но сейчас ты можешь быть жалкой и слабой, – настаивала Матильда. – Хотя бы сейчас.

Авуаза тяжело дышала. Из последних сил она подняла руку и обхватила рукоятку ножа, которым себя ударила.

– Я… я часто поднимала на людей руку. Но я никогда не убивала. Мне… всегда хотелось знать, что человек при этом испытывает и что бы почувствовала я, убивая его, а потом себя. Почему я ждала так долго? Почему… я этого не сделала?

– Хорошо, что ты не сделала этого, – сказала Матильда. – Ты подарила мне жизнь, и я благодарна тебе за это. А теперь я передам эту жизнь дальше: я жду ребенка от Арвида. Может, любовь и слабее смерти, но новая жизнь – нет. Между тобой и Рогнвальдом, между отцом Арвида и его матерью Гизелой было так много насилия и ненависти, но мой ребенок, в котором течет кровь всех вас, это не дитя ненависти и насилия. Ты слышишь, мама? Это дитя любви.

Авуаза посмотрела на Матильду и с трудом втянула воздух. Это был ее последний вдох.

Аскульф всегда ненавидел холод. Хотя он подавил в себе желание однажды ощутить тепло и похоронил надежду на то, что это тепло ему подарит Матильда, но даже притворная черствость и равнодушие не могли избавить его от глубокой тоски.