Генрих IV - Василий Балакин

Историческое восприятие Генриха IV менялось. Забытый или почти забытый, когда Король-Солнце блистал в ореоле лучей своей славы, он вошел в моду в XVIII веке, во многом благодаря Вольтеру, представившему его в качестве либерала, врага фанатизма и поборника терпимости. Если бы Вольтер посвятил ему исторический труд, сопоставимый с «Историей Карла XII» или «Веком Людовика XIV», то сложился бы более верный образ Генриха IV, нежели тот, который нарисован в довольно блеклой эпопее «Генриада». Образ Генриха интересовал тогда многих авторов, что способствовало формированию стереотипного представления о нем. Мнимый либерализм Генриха IV противопоставляли произволу абсолютной монархии.

В эпоху революционных потрясений и наполеоновской империи французская аристократическая эмиграция принялась формировать благостный образ Генриха IV, который сумел навести порядок в возрожденном им королевстве. Возвратившись в Париж в мае 1814 года, Людовик XVIII первым делом распорядился восстановить конную статую Генриха, снесенную в 1793 году якобинцами, что само по себе явилось весьма символическим жестом. Именно тогда и родилась легенда о «Генрихе Великом».

Восстановление порядка далось Генриху IV ценой тяжелых уступок, ибо мало приятного было в публичном отречении и в необходимости выкупать Францию у мятежников, державших ее в своих руках. Величие этого дела немало способствовало превращению Генриха в легендарную фигуру. При этом следует признать, что дело оказалось значительнее человека: многие черты личности Генриха не делают ему чести — его заслуживающая всяческого осуждения частная жизнь, его эгоизм, бахвальство, грубость и физическая нечистоплотность, отталкивавшие от него многих достойных людей, а также неблагодарность, попиравшая элементарные человеческие представления о справедливости.

Если бы Генриху IV довелось править в мирное и спокойное время, он не стал бы великой личностью, погряз бы в удовольствиях и безделье. Его сформировали трудные исторические обстоятельства, в которых он, несмотря на все свои слабости, сумел проявить лучшие стороны собственного характера и в известной мере политический талант. Не требует доказательств тот очевидный факт, что он не имел в своем облике и нраве ничего от святого, но он не был и настоящим героем. Его характер отличался непостоянством. Некоторые историки объясняют противоречивость характера Генриха тем, что у него было восемь кормилиц, однако не столь фантастичным было бы объяснение его непостоянства унаследованными от предков особенностями натуры. Казалось, он воплощал в себе все противоречивые черты характера своих предков и своего беспокойного века. Совершенно невозможно понять его до конца, поскольку в один момент он предстает героем, а в другой — человеком, не заслуживающим ничего, кроме осуждения. Но кем бы он ни был, он обладал личным обаянием, позволявшим примириться с его недостатками. Поскольку он всегда был «политиком», то есть человеком с широкими взглядами на жизнь, ему удалось спасти свою страну от развала, от превращения в провинцию всемогущей Испании. Велики были его достижения, но лишь благодаря тому, что сам он был в высшей степени наделен способностью приспособиться к меняющимся обстоятельствам.

Особо следует отметить фантастическое, поистине непостижимое везение Генриха IV. Он был рожден принцем маленькой Наварры, и казалось почти невероятным, чтобы он мог когда-либо занять трон Франции: Генрих II был сильным и здоровым человеком, к моменту своей трагической гибели в 1559 году имевшим четверых сыновей. Кто мог предположить, что ни один из них не оставит после себя законнорожденного потомка? Воистину лишь чудо могло возложить на голову Генриха Наваррского корону Французского королевства. А как берегла его Фортуна, десятки раз спасавшая от верной гибели! И Равальяку она словно бы нехотя позволила совершить предначертанное ему, в последний раз предоставив Генриху возможность сделать выбор между жизнью и смертью, и он интуитивно выбрал то, что обеспечило ему посмертную славу.

Историки зачастую пытаются представить Генриха IV более значительной личностью, чем он был на самом деле, стараясь приписать ему мотивы и устремления, выходившие далеко за пределы его понимания. Любой беспристрастный рассказ о его жизни наглядно продемонстрирует отличие исторического Генриха Наваррского от его легендарного образа. Его слава победителя при Арке и Иври, мягко говоря, преувеличена, а лавры защитника протестантизма во Франции он носил совершенно незаслуженно. Ужас, охвативший часть французского общества, когда Людовик XIV отменил Нантский эдикт, был совершенно неоправдан, учитывая неуместность положений этого эдикта, узаконивавшего существование государства в государстве — систему, абсолютно несовместимую с идеей сильной национальной монархии. Побудительным мотивом принятия Нантского эдикта была отнюдь не вера в принцип терпимости, а вынужденный компромисс между враждовавшими друг с другом группировками. Следовательно, нет оснований изображать Генриха IV в качестве великого адепта веротерпимости, просвещения и свободы мысли. С другой стороны, националисты превозносили его как защитника Франции от иноземного вторжения, не замечая, в сколь большой мере поступки их героя в последние годы его жизни мотивировались похотью и капризом. Главным образом под влиянием мемуаров Сюлли пацифисты, идеи которых Генрих IV не мог бы не только разделять, но и понять, делали из него пророка международной организации, подобной Лиге наций или ООН. По правде говоря, он вообще понятия не имел, что такое идеи. Он был органически неспособен посвятить себя служению своей стране, как это делал Вильгельм Оранский, не говоря уже о служению человечеству по примеру Гуго Гроция. Все его намерения и поступки диктовались исключительно личными интересами.

Но не следует и преуменьшать достоинства Генриха IV. Как-никак, а легенда не рождается на пустом месте. Он умел в нужный момент повести за собой людей. Именно потому, что в глубине души он был рационалистом, крайне скептически относящимся ко всякого рода абстрактным теориям, ему удалось вывести Францию из бедственного состояния Религиозных войн. Одно только выдвижение им Сюлли на важнейшие государственные должности во многом компенсирует недостатки самого Генриха IV как государственного деятеля. Не беспричинно превозносят способность этого французского короля найти общий язык с представителями низов общества и запросто общаться с ними, что породило массу анекдотов во вкусе «простого человека». Но велика ли ценность этого качества правителя в системе абсолютистского государства? Все равно что лубок среди шедевров Лувра. Правда, поборники монархии в эпоху Реставрации Бурбонов не брезговали и этим, фактически сделав своим государственным гимном застольную песню «Да здравствует Генрих Четвертый», в которой превозносятся такие его достоинства, как умение «сражаться, славно пить и повесой вечно быть».

В литературе нередко можно встретить утверждение, что Генрих IV поднял Францию на уровень перворазрядной европейской державы, с чем едва ли можно согласиться. Уместно принимать лишь как фигуру речи выражение, что Генрих «спас Францию», подразумевая под этим его вклад (но отнюдь не приписывая ему целиком эту заслугу) в прекращение Религиозных войн и преодоление их последствий, однако положение Французского королевства в годы его правления было далеко не столь блестящим, как при Франциске I и Генрихе II, не говоря уже о веке Людовика XIV. Именно наличие в династии Бурбонов этого великого короля и позволило апологетам монархии в эпоху Реставрации сотворить легенду о Генрихе IV: в лучах ореола славы Короля-Солнца засиял отраженным светом и Генрих Наваррский. Если бы за Людовиком XIII последовали еще два-три таких же правителя, как он сам или злосчастный Людовик XVI, то апологетам Бурбонов нечего было бы предъявить в качестве аргумента в споре с их критиками.