Порою блажь великая - Кен Кизи

— Старый дом, старый дом, — напевал он, оседлав конек с молотком в руке и со ртом, ощетинившимся гвоздями. — До того, как я тебя покину, — подлечу тебя так, что будешь сиять будто новенький грош. Сам знаешь. Ты еще тыщу лет простоишь!

Он любовно поглаживал мшистую кровлю. «Тысячу лет» — он был категоричен. В три или четыре выходных до его переезда оставалось перекрыть дранкой еще немалую часть крыши, но он успеет, вот вам слово, вот вам зуб и — если уж Молить о Божественной Помощи — вот вам Крест!

От этой мысли по его телу пробежал легкий холодок возбуждения: хотя порой он и подходил к этому вплотную, но никогда еще по-настоящему не Молил. Да, он молился за всякое и разное, но это все не то, это не Призыв о Вмешательстве. Молиться можно о чем угодно, но Мольба о Божественной Помощи… это вам не амулет по каталогу заказать! Помощь будет, не сомневайтесь ни секунды — о да! — но только дождитесь чего-то соизмеримого, а не то, что там шкив у лебедки накрылся или в семье неурядицы какие. Хотя, признаться, ночью, когда Хэнк был таким в воду опущенным после размолвки с Ли, я уж был близок к Мольбе но рад, что воздержался. Потому что Хэнку всего-то и нужно, что бросить волноваться из-за этого, идти вперед и делать то, что должен, и он уже знает, что именно — вроде того, как я же знал: он знал, что вернется в лес, чтоб поискать старушку Молли, потому что таково было его внутреннее убеждение, — надо ему понять, что он уже все про себя знает, и этого достаточно для дела… Да, я рад, что не Взмолился — потому что Хэнк и сам справится, даром что не Верует… вот только я вправду никогда не видел его таким огорченным, огорошенным, до того как Ли его огорошил. Если б он только бросил дурака валять и признал то, что уже знает: ничего не остается, как идти вперед и поправлять Малыша, когда тот сбивается с курса. И уж в таких делах Хэнку точно не нужны ни Помощь, ни Вмешательство… Разве вот, теперь уже давно, уже год, как мы услыхали о ее самоубийстве… Нет, нет, сейчас не такой случай — просто… просто вся эта возня с профсоюзом, а теперь вот и Ли тоже — все это Хэнка малость выбило из колеи. Но он обязательно оправится, если только — как и всякий избранный, кому уготована ответственность поймет, пора бы врубиться в то, что он уже знает, и тогда все снова будет отлично — о да! — просто как лучше не бывает все будет…

Он пребывал в своих сумбурных, неотесанных рефлексиях, а октябрьское солнце, проталкиваясь сквозь дымчато-голубое октябрьское небо, бесстрашно катилось в ноябрь… а черная шайка туч, притаившихся на горизонте, казалась далекой, как январь.

Джо Бен рывками перебирался по венцу крыши, лицо горело ярко-оранжевым, глаза — ясно-зеленые изумруды в беломраморной оправе белков; то и дело он бросал через плечо довольный взгляд, наслаждаясь контрастом между старой кровлей и новой — рубеж был неровный и рваный, но несомненный. Посмотрит секунду другую — а потом снова принимается за дело, отбивает молотком старые лоскуты дранки и выстругивает свою философию, совершенно уверенный, что все образуется, пойдет на лад и будет отличненько… надо лишь правильно улыбаться и понять, что ты уже знаешь, что делать. И никаких гвоздей! А если розыгрыш вершится над Джо — так он последним это признает и первым посмеется.

По зову Вив к обеду Джо спустился по лестнице, довольный тем, как исцелил одновременно и крышу, и тревоги Хэнка. Тут и делать нечего: надо просто свести Хэнка и Малыша, чтоб они выговорились друг перед другом. Что б их там ни душило — надо просто хорошенько проветриться. Они ж ведь оба не дураки. И уж точно понимают, что глупо и дальше держать камни за пазухой, на сердце или где еще. Если продолжать в том же духе, никто ничего не выиграет, а вот потерять могут: Хэнк — покой и сон, потребные для работы, а Ли — пару-тройку зубов. Вот и все. Уж он-то их заставит трезво взглянуть на вещи.

Но проведя рекогносцировку за обеденным столом, Джо решил несколько дней повременить с предложением своего посредничества. Хэнк уединился за распахнутой газетой в гнетущем грохочущем безмолвии, а Ли курил, уставившись в окно кухни трагическим, подавленным взглядом, и щеки его были так анемично бледны, что, казалось, он и потрясения стрижки не переживет, не то что выбитых зубов. Глядя на Ли, Джо дивился: тот ли это парень, что всего лишь вчера так лихо карабкался на крутой склон с чокерной цепью в руке? Сейчас он смотрелся таким потерянным и унылым…

Ли таращится в свою тарелку, а она таращится в ответ двумя бесшабашными желтками глазуньи, поддразнивает беконовой ухмылкой; эта тарелка — будто маска-черепушка… напоминает ему о другой маске (маленький мальчик смотрел на маску, борясь со слезами) и о другом, давнем Хэллоуине (отвернулся, патетически воззвал к матери: «Да зачем мне это надевать — и зачем вообще туда идти!» Хэнк взял маску из рук мамы, оскалился. «А по-моему, просто милашка», — сказал он). Ли прокалывает желток одного глаза и размазывает его по бекону…

— Слопал бы ты эти яйца, Лиланд, — советует Джо, — а то ведь на месте зачахнешь. А, я знаю, в чем твоя беда: ты просто переспал. Побывать бы тебе со мной там, на крыше, вдохнуть духа крепкого, ядреного!

Ли медленно поворачивается к Джо, улыбается язвительно:

— Я был там с тобою, Джозефус. Мысленно с тобой! — Я еще до завтрака решил, что, согласно плану завоевания симпатии Вив, лучшая тактика — желчность и обида как результат несносного обращения Хэнка ночью. — Да, мысленно я был с тобой, от первого рассветного треска до грохота дневного. Я был с тобою, с каждым ударом твоего молотка.

Джо хлопнул себя по щеке:

— Ой, даже и не подумал как-то. Эт-ведь прямо над твоей комнатой, да? О, парень, ты уж небось решил, что началось светопреставление и избушка рушится на куски? Ты как думаешь — переживешь? У тебя до сих пор губы чуточку трясутся…

— Я думал, как бы успеть предупредить Курочку Рябу и Братца Лиса. — Я засмеялся. Несмотря на мою бескомпромиссную желчность, Джо Бен меня забавлял. — Я думаю, переживу, несмотря на контузию.

— Мне, право, очень жаль, — извинился Джо. — Я-то уж знаю, каково это, когда после рабочей недели еще будят в выходной, когда и не надо бы.

— Извинения приняты, — и я озадачился: да откуда ж тебе это знать, Джо? Как тебе понять мои чувства при сегодняшнем пробуждении, Джо, когда сам ты, уж верно, за всю жизнь ни единого дня не залеживался дольше рассвета?

Джо Бен был загадкой для меня и в иных отношениях. К черту внешность; он был из тех чрезвычайно замечательных индивидов, чьи сердца качают чистый фенамин по упругой латексной плоти. Всегда кайфует, всегда легок на подъем, всегда на вид перекормлен и недосложён, что бы ни ел. Он с таким рвением обрушивался на свою снедь, что ему надлежало бы истощаться силами при каждом обеде, подобно машине, глохнущей на заправке, поскольку двигатель сжигает горючее быстрее, чем насос подает его в бак.

Сокрушив череп на тарелке, Ли отодвигает ее от себя, содрогаясь… (Маленький мальчик попытался проигнорировать суждение Хэнка о маске: «Мам, да не хочу я конфеты клянчить, а если не хочу, так почему я должен…» Хэнк, не дав ему договорить, сграбастал его и усадил к себе на плечо. «По-то-му-штаа, Малой, если не научишься быть страшным-престрашным — как ты сможешь одолеть злыдня Скрытня-Сзадня в его логове? Конечно, попотеть придется, но дело того стоит. Или так и просидишь всю жизнь в норке, будто суслик какой! Так что давай надевай маску. Сейчас нагрянем в город — и вусмерть всех перепужаем!») и пытаясь игнорировать необъяснимую угрозу, исходящую от этой тарелки с яичницей…