Искры - Раффи

лет я привык испытывать страх пред сильными мира сего. А потому, прежде чем представиться пашé, я порядочно-таки натерпелся страху. Аслан видя мое замешательство, принялся упрекать меня и подбодрять.

— В тебе еще живет чувство раба… Чего ты трусишь? Разве пашá не такой человек, как и ты? Разве ты собираешься предстать пред грозным богом?..

Чувство стыда взяло верх — и я немного приободрился.

Пашá походил, если так можно выразиться, на глыбу мяса: толстый живот, объемистая голова, грубый голос — словом ничего утонченного во внешности. Утончены были лишь присущий каждому турецкому сановнику природный ум, хитрость и доходившее до коварства лицемерие.

Он принял нас с изысканной вежливостью. С помощью юных прислужников, подхвативших его под руки, он встал с места, подошел к Аслану и пожал ему руку.

— Я счастлив до бесконечности, — сказал он, — что порог моего дома переступил такой дорогой гость, как вы, господин доктор.

Затем он усадил Аслана подле себя справа, не выпуская его руки. Я стал у дверей зала. Вооруженные слуги (мне был известен этот обычай) должны прислуживать своему господину в той комнате, где хозяин имеет аудиенцию. Слуга в данном случае выполняет роль телохранителя: держа руку на рукояти сабли, он с крайней осторожностью следит за господином и, в опасную для его жизни минуту, как ангел-хранитель приходит ему на помощь. Я принял именно такую позу. Пашá говорил до такой степени плавно, увлекательно, что казалось, будто всю неделю твердил он эти горячие, исходящие от полноты сердца слова. Но их он твердил не неделю, а всю свою жизнь: эти чудовища очень любезны и вежливы с иностранцами, со своими же — жестокосердные, лютые звери.

Затем разговор принял обычный характер. Он говорил о том, о чем вообще говорят с приезжими.

— Как прошло ваше путешествие, господин доктор? — спросил пашá. — Надеюсь, никаких неприятностей не приключилось?

— Нет, никаких. Всюду я встречал радушный прием.

— Да иначе и быть не могло. Я счел бы за личное оскорбление, если б вы подверглись во вверенной мне стране хотя бы малейшим неприятностям. Европейцы, вообще неблагоприятно отзываются о нашей стране, считают нас за дикарей, будто мы отрубаем людям головы, чтобы использовать волосы… И потому мы весьма рады, когда в наши края заглядывают путешественники-европейцы: они хотя отчасти могут рассеять подобное постыдное мнение о нашем народе.

— Но некоторые европейцы очень хорошо отзываются о вашей стране.

— Разумеется… Справедливость требует этого. Необходимо, чтоб европейцы перестали бояться нас: тогда лишь будет возможно установить с ними хорошие отношения, и все это поможет расцвету культуры в нашей стране. Не скрою: отдельные случаи нарушения порядка у нас имели место (да и где их не бывает), но не теперь, а в давнем времени. Конечно, с моей стороны было б слишком нескромно хвалить самого себя, но я считаю долгом заявить вам, а это могут вам подтвердить и другие, что с того дня, как я был назначен губернатором, в моей области волки и овцы живут рядышком, как родные братья,

— Да… Я это видел, — улыбнулся Аслан.

Вошел хорошо одетый молодой прислужник, держа в одной руке маленький серебряный кофейник, в другой — изящный серебряный поднос с двумя прелестными китайскими чашечками на серебряных блюдцах. Согласно обычаю, он налил одну чашечку и поднес пашé. Пашá, желая оказать особый почет гостю, собственноручно передал ее Аслану. Аслан поблагодарил. Прислужник подал другую чашку кофе паше.

Выходя из комнаты, прислужник тихо толкнул меня в бок; это означало, что мне следует также выйти из комнаты и выпить кофе. Но я, к великому удивлению юноши, не подумал и тронуться с места.

После кофе другой, еще лучше одетый прислужник, принес наргиле изумительной красоты. Головка наргиле, где находились табак и огонь, была вылита из золота и украшена драгоценными каменьями, змееобразный наконечник длиною с вершок был из желтого янтаря в золотой оправе. Нижняя часть наргиле, до половины налитая водою, была сделана из прозрачного, блестящего, как алмаз, хрусталя и вся разрисована цветами. Пашá принял наргиле из рук прислужника и предложил Аслану.

— Вы, должно быть, уже привыкли к нашим обычаям, — смеясь, заметил он: — вам нравится наргиле?

— Я курю с большим удовольствием, научился в Константинополе.

— О чем у нас шла беседа? — спросил паша, желая возобновить прерванный разговор.

— Вы сказали, что теперь волки и овцы живут в мире и согласии…

— Да, да, г. доктор, сердце мое переполнилось, простите за излишнюю болтливость. Европейцы обвиняют нас в негуманном обращении с христианами, будто мы их притесняем, преследуем; каких только страшных обвинений не взводят на нас… Но уверяю вас, доктор, что христиане живут в гораздо лучших условиях, чем магометане: христианам у нас повсюду оказывают предпочтение. Они освобождены от целого ряда повинностей, к примеру, от воинской, которая тяготит их. Я лично проявляю особую заботливость в деле улучшения участи христиан во вверенной мне области, стараюсь всячески облегчить тяжесть налогов, обеспечить их материальное благополучие. Я благодарен, что христиане ценят мои заботы о них и чуть ли не каждый месяц изъявляют свою признательность. Я покажу вам, г. доктор, еще недавно составленный мирской приговор, написанный в двух экземплярах: один для отправки в Константинополь патриарху, другой — в Блистательную Порту; армянское общество тысячами подписей выражает глубокую благодарность за моё управление и подтверждает свое благоденствие и полную счастья и довольствия жизнь.

Пашá приказал прислужнику принести портфель и достал оттуда несколько бумаг, покрытых многочисленными подписями и скрепленных печатями; среди них особо выделялись печать и подпись армянского епархиального начальника, подписи армянских беков, эфенди и прочих влиятельных лиц.

Аслан и я были крайне удивлены. Впоследствии мастер Фанос объяснил нам, из каких мутных источников исходят подобные изъявления благодарности.

Пашé показалось, что коллективные заявления произвели на гостя благоприятное впечатление.

— Нам весьма было б стыдно пред культурной Европой, — продолжал пашá, — если б в наш просвещенный век существовало в нашей стране неодинаковое отношение к различным народностям, вероучениям и гонениям на христиан потому лишь, что они не турки и не магометане. Правда, наш народ пока не совсем свободен от вековых предрассудков и в известной мере фанатичен. Но скажите, в какой стране нет фанатизма? Даже в просвещенной Европе по сие время кое-где имеют место гонения на евреев. Наше правительство со своей стороны всеми мерами стремится искоренить подобный фанатизм: в стране со дня на день растет число учебных заведений, мы заботимся также о преуспеянии армянских школ. В Айгестане, например, имеется известная всему городу школа, находящаяся под моим личным попечением, и я из личных