Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Степан Суздальцев

НИЧЕГО СВЯТОГО

Ничего святого… кроме правды

Отверженным, которые смеются

Во избежание судебного преследования, предлагаю Читателю воспринимать любые сходства имён, фамилий, организаций и ситуаций случайными, а саму историю – художественным вымыслом.

Предисловие от автора

Клянусь говорить правду, только правду и ничего святого, кроме правды.

Разумеется, нет!

Что бы Вам обо мне ни говорили, моё мировоззрение не имеет отношения к анархии.

Моя философия зиждется на свободе воли каждого человека.

Я убеждён, что всякий живой человек способен мыслить, а следовательно, имеет право самостоятельно решать, что он будет думать и как ему следует поступать.

Я убеждён, что всякий человек имеет право безраздельно распоряжаться своей жизнью, не оглядываясь на мнения окружающих.

Я убеждён, что всякий человек по факту рождения имеет право придерживаться любых убеждений и никто не может его этого права лишить.

Я убеждён, что всякий человек волен поступать, как ему вздумается, не совершая насилия над другими.

Я убеждён, что насилие – есть корень всех зол в обществе. Говоря о насилии, я имею в виду не только физическое, но и ментальное его проявление.

Если человек не совершает насилия над другими, он волен поступать сообразно со своими представлениями о добре и зле.

Я убеждён, что добро и зло – понятия субъективные, и в абсолютном смысле их не существует.

Я убеждён, что главным сокровищем человека и главным его достоинством является его способность к рациональному мышлению, которое позволяет ему анализировать реальность и выносить собственные суждения. Свобода иметь эти суждения и придерживаться их в жизни называется свободой воли.

Я убеждён, что все прочие свободы проистекают из понятия «свобода воли».

И моя задача как автора этой книги, как писателя и как человека донести до всякого, кто способен внимать мне: никто ни при каких обстоятельствах не имеет права посягать на Вашу свободу.

Пролог

Солнце скрылось за однообразными крышами старого московского района.

Стоял погожий июльский вечер – из тех, что так радуют нас приятной прохладой и одновременно тёплой погодой.

В окно чужой квартиры он наблюдал багряное небо на исходе жаркого дня.

«Где-то кто-то сегодня родился. А для кого-то сегодняшний день стал последним, – усмехнувшись, подумал он, с наслаждением втягивая в лёгкие пыльный столичный воздух. – Не конечность жизни трагична, но то, что конец этот сложно предугадать», – перевернул он в уме утверждение одного профессора, изрядно успевшее порасти мхом и плесенью.

Он усмехнулся, дотронувшись до кармана с разрешением этого парадокса.

Чтобы не навлечь неприятностей на хозяев, он вышел из квартиры и лениво поднялся на последний этаж. Ему повезло: вход на крышу был открыт.

Выйдя под купол последнего небосвода, он остановился на месте и прочувствовал настоящий момент.

Он видел над собой небо, играющее гаммой цветов – от голубого до алого, видел голубя, взмывшего вверх при появлении постороннего, видел родной, осточертевший, любимый район. Он слышал гудение машин из пробки на Садовом, слышал крики парней с детской площадки, слышал из квартиры верхнего этажа отрывки семейной ссоры и плач младенца в соседнем окне.

Он прикурил сигарету и впустил в себя сладкий никотиновый дым, а затем достал из кармана тонкую металлическую пластину и, сделав пару размашистых движений руками, сел на самом краю плоской крыши.

Он чувствовал запах этого города: запах отцветших лип, запах скошенного газона, бензина, плесени и сигаретного дыма.

Он чувствовал, как лёгкий ветерок треплет непослушные волосы, как по испачканным рукам течёт тёплая липкая жижа.

Он ощущал во рту запах недавно выпитой водки, съеденной колбасы, хлеба и сигареты. Этот вкус играл такими яркими красками, какие никогда не могло передать хмурое состояние духа.

Вкус свободы.

Вкус жизни.

Он чувствовал безграничное счастье, гармонию и приятие этого мира. Всё во Вселенной было неважно. Вселенная была здесь. Ничто не существовало. Только он. Только здесь и теперь.

В настоящий момент.

– Остановись, мгновенье, ты прекрасно! – воскликнул он, выдыхая табачный дым в последний раз, прежде чем сознание остановилось и последний герой ушёл в вечность в восторженном расположении духа, с блаженной улыбкой на лице.

Он не хотел, чтобы смерть пришла внезапно, и впустил её в свой мир по собственному разумению.

Так закончилась его жизнь.

Так в один прекрасный день закончится эта история.

Добро пожаловать, дорогой Читатель!

Глава 1. Детство

И на камнях растут деревья.

Несколько лет спустя, когда я открыл глаза, было около трёх часов утра.

Я медленно оглядел свою гостиную, как если бы оказался здесь в первый раз. Я увидел много лет назад спасённый от пожара стеллаж с полными собраниями сочинений Диккенса, Теккерея, Шекспира и Голсуорси. Мёртвые англичане безмолвно взирали на меня потускневшими корешками со своих обгоревших полок.

На шкафу – над всеми бессмертными строками – царили мои барабаны.

Тусклый свет невыключенного торшера падал на стены, где висели мои картины, оленьи рога и Весёлый Роджер.

Комната вся заставлена стульями, которые теперь часто издают жалостные поскрипывания под жилистыми задницами дорогих гостей.

На деревянном табурете возле дивана – кружка остывшего чая и богатая окурками пепельница. Рядом – серебряная зажигалка и красного цвета пачка убийственных сигарет.

Я посмотрел на чёрный флаг, струившийся под лёгким весенним ветром, который бесцеремонно вторгся в открытую форточку. Весёлый Роджер смеялся, предвещая начало нового дня. Засохшие капли крови на нём ещё можно было разглядеть, – они служили напоминанием.

Откинув плед, я обнаружил себя в красных штанах, которые носил, когда мне было семнадцать.

Спустив ноги с дивана, я натянул кеды в хулиганскую клетку, которые теперь стал использовать как домашние тапочки.

Радио продолжало играть.

Из динамика раздавался голос Джона Леннона.

Working Class Hero.

Я встал и полной грудью вдохнул слегка спёртый, прокуренный воздух Свободы, приправленный запахом нового дня.

В этот момент я решил рассказать вам свою историю.

Меня зовут Василий Скуратов.

Я родился в марте 1991 года. Времечко было жуткое, хотя политика и социальная жизнь тогда мало меня волновали, поскольку все мои интересы сводились к тому, чтобы высосать как можно больше молока из груди милой женщины, что любезно произвела меня на свет.

Я – дитя перестройки, представитель брошенного поколения. Таких, как мы, Гюго называл «Les Misérables»[1], а Камю – «Les etrangers»[2]. Это мы – отверженные и посторонние. Наше поколение, брошенное родителями на произвол судьбы, выросшее в нищете, на развалинах социализма, впитало в себя всю грязь московской канализации.

Мы родились в СССР, но выросли в России.

И, вопреки всем заверениям ведущих программы «Время», мы отнюдь не то великое будущее, в котором так нуждается необъятная наша родина. Мы, детство которых выпало на девяностые годы, в большинстве своём можем именоваться коротким, но очень правильным словом: мразь.

Разумеется, я сирота.

Мой отец умер, когда мне было четыре года. Теперь о нём напоминает лишь золотая цепь в бабушкиной шкатулке да малиновый пиджак, висящий в шкафу. Когда он умер, женщина, которая меня родила, скоропостижно покинула нашу жизнь, хотя здесь я, как и полагается в скверных бульварных романах, забегаю вперёд.

Заботы о моём воспитании взяла бабушка по отцу. Выросшая, как и я, на обломках великой страны (она родилась в 1946 году), она была убеждённая коммунистка. Дед умер ещё до моего рождения, так что жили мы с ней вдвоём. Был ещё дядя Гриша, брат отца, но он работал корреспондентом где-то на Ближнем Востоке и не слишком баловал нас