Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

«Интересно, – подумал я, – а почему, вообще, подарки дарятся именно на Новый год и в день рождения?»

Я сразу вспомнил, что подарки на день рождения – это традиция, которая появилась на свет почти две тысячи лет назад в Вифлеемской пещере, когда три волхва принесли свои подарки младенцу, рождение которого совпало с зажжением новой звезды.

«Ну хорошо, – рассуждал я. – А на Новый год? Подарки на Новый год – это наследие рождественских подарков, традиция которых восходит к… тому же самому…»

Знаете это чувство озарения, когда все пазлы сходятся, и вы внезапно прозреваете, что убийцей в романе Агаты Кристи мог быть только садовник? Примерно то же чувство постигло и меня в тот момент, с той лишь разницей, что роль садовника в моём детективе играл Дед Мороз.

Поражённый своим открытием, я побежал к бабушке, чтобы скорее поделиться им с ней.

– Бабушка! – воинственно воскликнул я, вторгаясь в кухню.

Продолжая готовить, она обернулась и приветливо на меня посмотрела.

– А ведь Деда Мороза не существует! – это было скорее утверждение, нежели вопрос.

– С чего ты это взял, Вася? – ласково спросила бабушка.

Я, не вдаваясь в подробности, поделился с ней нехитрой логикой своих рассуждений.

– Ну так что? – подытожил я. – Это родители детям на Новый год дарят подарки?

– Ну, родители Деду Морозу деньги отправляют… – попыталась парировать бабушка, но я был неумолим. Осознав бесполезность дальнейшего сопротивления, бабушка признала капитуляцию, а я невольно разрушил одну из первых святынь, которые с такой любовью возводят родители для своих невежественных отпрысков.

Но в 1998 году нашей идиллии пришёл конец. Вскоре после дефолта предприятие, на котором работала бабушка, объявило себя банкротом. Это был Институт разработки цветных металлов. Разумеется, акции института моментально были выкуплены… ну, вы же знаете, как в нашей стране появились олигархи, ведь правда?

Итак, после тридцати лет работы бабушка оказалась на улице. Слишком образованная, чтобы стать уборщицей, и слишком прямолинейная, чтобы стать коммерсантом, она нашла, наверное, единственное занятие, которое как-то могло прокормить нас, не ущемляя её гордость: стала переводить статьи с французского и немецкого языка для разных журналов.

Много лет спустя я узнал, как после краха фирмы бабушка ездила на биржу труда, где проводила часы в поисках работы, соответствующей её умениям и квалификации. Сегодня мою бабушку можно было бы смело назвать топ-менеджером, сегодня она нашла бы работу по щелчку пальцев. Но, потеряв работу в 1998, она навсегда оказалась за бортом профессиональной деятельности. После банкротства компании бабушка получила компенсацию в размере оклада за три месяца. Она пришла за деньгами к восьми утра и, попав в конец длинной очереди из таких же отверженных сотрудников, стояла в ней до семи часов вечера. Устав после напряжённого ожидания, когда в любой момент кассир мог объявить, что у него больше нет денег, бабушка заснула в троллейбусе на обратном пути, а проснувшись, обнаружила, что сумка открыта и денег в ней больше нет.

Я не знаю, почему дядя Гриша не рвался помогать нам в то тяжёлое время, – он всегда был каким-то отстранённым. Но мы с бабушкой всё равно очень его любили, – я, потому что был ребёнком, а бабушка – потому что он был её сын.

В августе 1998 года грянул кризис. А первого сентября я пошёл в школу. У меня был отличный класс с прекрасными ребятами, которых я очень быстро полюбил. Многие из них жили в моём доме: с ними я был знаком ещё до школы.

Вот сейчас подумаю – удивительное было время! 90-е годы. Говорят, тогда в магазин в соседний дом было опасно пойти, потому что могли по дороге прирезать, а мы – беззаботные дети, спокойно играли себе во дворе, и ничего с нами не происходило. Вот я гляжу на современных детей – им лет по семь, но все гуляют под бдительным присмотром заботливых взрослых. А я с пяти лет сам бегал везде с ребятами, и всё было хорошо. Тогда ни у кого из нас не было мобильного телефона, чтобы родители могли позвонить и узнать, всё ли в порядке. Я был обыкновенным советским (ну ладно, российским) мальчиком, а стало быть, со мной à priori всё должно было быть в порядке. И если я уходил гулять утром, приходил домой часа в два пообедать, а потом снова бежал гулять с пацанами, – это было в порядке вещей.

Что, вообще, происходит с этим миром? Куда он, к чёртовой матери, катится? Хотя, возможно, именно туда мы на всех парусах и стремимся, – кто знает?

Вседозволенность и беспредел уголовников сменился на стабильность установившегося режима и произвол сотрудников властных и силовых структур, людей не убивают на улицах безнаказанно, – теперь их законным путём отправляют гнить в тюрьме. Но именно теперь люди стали бояться отпустить пятилетнего мальчика погулять. Родители теперь почитают необходимым подтирать сопли своим обожаемым чадам, называя это заботой. При этом они едва ли задумываются, каким образом человек сможет вырасти самостоятельным, если его ограничивать с самого детства, а потом удивляются: как же так получилось, что их сын вырос тряпкой?

В нашем дворе даже девочки, которые ходили в фартуках и со здоровым бантом, вплетённым в длинную косу, – и те гуляли без родителей.

В школе я быстро обзавёлся друзьями. Уж что-что, а сходиться с людьми у меня получалось очень легко, – в этом, вероятно, мне помог опыт детского сада. Нужно ли говорить, что я был самым шкодливым мальчиком в нашем классе? Но, несмотря на мои шалости, меня все любили, и со всеми у меня были хорошие отношения.

Во дворе у меня был лучший друг Юрка из четвёртого подъезда. Он сильно картавил, зато жил в квартире № 100, – это было так круто! Юрка был дурак, – он рассказывал мне, что часто подглядывает за своей мамой, когда она моется. Мне казалось, что это отвратительно, однако я никогда не говорил Юрке об этом. Мы с ним творили много всяких невинных шалостей. Я любил приключения и путешествия, а он любил всякие хулиганства. Так мы прекрасно дополняли друг друга.

Но всё-таки та история с ванной медленно подтачивала нашу дружбу. Для меня в слове «мама» было нечто священное, недосягаемое. Это было великое благо, данное каждому из детей. И я был безвинно этого блага лишён. Я не понимал, почему так случилось и что я такого сделал. Но когда всех моих одноклассников забирали мамы, а за мной приходила бабушка, мне становилось несколько стыдно. Я быстро успел стать главным хулиганом и любимцем класса, никому из ребят и не приходило в голову спросить меня, где моя мама, – все уже были достаточно взрослыми, чтобы понимать, какие вопросы людям задавать бестактно, особенно если бестактность может вернуться в трёхкратном размере.

А когда Юрка рассказывал, что он подглядывает за мамой, мне было стыдно за него, – казалось бы, я не сделал ничего плохого, но, рассказывая о таких вещах, мой товарищ делал меня соучастником преступления, и мне было совестно.

Но потом Юрка переехал, и мы с ним не виделись много лет.

Всё изменилось в 2000 году. Мир оказался на пороге третьего тысячелетия, а я – на пороге отрочества. Моё беззаботное и счастливое детство, состоявшее из бабушки, школы и дворовых ребят, было разрушено в одночасье.

Внезапно всё, что казалось мне незыблемым, рухнуло, словно Рим под пятой варваров. И варваром этим была женщина, которая меня родила. Это было в начале июня 1999-го. Мне было восемь лет, и я только что закончил первый класс.

Мы с бабушкой ждали приезда дяди Гриши, который должен был отвезти нас на дачу на своём джипе. Зазвонил телефон, и я, как обыкновенно, побежал снимать трубку вперёд бабушки.

– Привет, гном, – густым баритоном произнёс дядя Гриша. Он с самого детства называл меня гномом, потому что я, хоть и был высоким для своего возраста, всё же рядом с ним был гномом.

– Привет, гигант, – сказал я.

– Вы уже собрались? – спросил он. Разумеется, мы к тому моменту уже собрались, поскольку