Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

не было никакой нужды искать моего общества. Семён же, напротив, был изгоем, и я для него был шансом найти хоть кого-то, кто не стал бы его унижать либо подтрунивать над ним. А я, поскольку был мальчиком воспитанным, общался с соседом по парте вежливо и незлобно.

К сожалению, Семён учился в школе, где дети с раннего детства исповедовали законы волчьей стаи, а потому он, как это часто бывает в подобных случаях, принял обыкновенную вежливость за симпатию.

Мне хотелось с кем-нибудь познакомиться, подружиться, однако я, не знаю уж почему, не сделал этого сразу. Помню, во время первой перемены ребята побежали в коридор играть в футбол. В качестве мяча они использовали несколько скомканных листов бумаги, замотанных скотчем.

У нас во дворе – в смысле, на Ленинском, – никто не играл в футбол, поэтому играл я плохо. Мне не хотелось в первый же день показать собственную неспособность делать что-то хуже других, и потому я просто стоял и наблюдал, как играют другие.

С моей стороны это было стратегической ошибкой: одноклассники восприняли меня как ещё одного изгоя, который не слишком-то стремится общаться с ними. Однако они не стали сразу нападать на меня. Думаю, произойди это сразу, я быстро бы проявил лёгкую демонстрацию силы, и мои одноклассники стали бы мне друзьями. Но всё произошло по-другому.

Сначала я более-менее познакомился с классом. Ребята присмотрелись ко мне. Поскольку никто активно не нападал на меня, я вёл себя очень спокойно. А моим одноклассникам отсутствие исходящей агрессии казалось признаком слабости.

Я не помню, чтобы кто-то пытался со мной поссориться, не помню, чтобы я с кем-то ругался. Просто в какой-то момент я понял, что мои одноклассники не являются моими друзьями.

С кем-то я хорошо общался, с кем-то общался нейтрально, но у меня не было явных врагов. Первым мальчиком, с которым мы поссорились, был Нафан. Не смогу сейчас точно воспроизвести его фамилии, – это был самый обычный армянский мальчик. Кажется, фамилия звучала Талмаян, но могу ошибаться.

Мы с ним поначалу неплохо общались, но потом некоторые мои одноклассники, которые вполне подходили в категорию «крутые ребята», стали к нему задираться. Не то чтобы мы с Нафаном были друзьями, но и врагами мы тоже не были.

Помню, как-то Петя Рыбаков, парень из моего класса, спросил меня:

– А чё ты общаешься с этим чуркой?

– А почему нет? – спросил я.

– Да ты чё? – возмутился он. – Да ты посмотри на него! Посмотри, как он себя ведёт! Ходит тут, постоянно улыбается, строит из себя крутого.

Не хочу оправдываться. Я не стал задумываться, чем таким мог Нафан обидеть Петю. Я не помню, чтобы Нафан вёл себя как-то невежливо, – один из немногих в нашем классе, он был хорошо воспитан.

Но как-то, когда мы играли в футбол, Нафан задел ногой не мяч, а меня, – вполне обычная ситуация в игре. Я не обратил на это внимания и думал продолжить игру, когда вмешался Петя. Он сказал:

– Пацаны, давайте остановим игру – у нас пенальти!

Я возразил, что по правилам не должно было быть никакого пенальти, но ребята из моей команды настаивали.

– Он тебя задел, ты чё, не видел? – спросил Петя.

– Да ничего, это же игра, – отозвался я.

– Ни хуя, пускай смотрит за своими ногами! – крикнул Петя.

Мне было девять лет, и я только успел узнать базовый набор универсальных непечатных корней, однако ребята в моём классе были намного более продвинуты в этом вопросе.

Прошло много лет, и я не помню, как нас с Нафаном стравили. Я не помню, что такого произошло, что было сказано или сделано. Но я абсолютно уверен, что Нафан не сделал бы ничего обидного или гадкого. Гадко в тот день поступил я. Да, я не отдавал себе отчёт в том, что делаю. Но подсознательно я хотел подружиться с этими «крутыми парнями», влиться в их компанию. Я был далеко от дома, у меня совсем не было друзей в новой школе, и я сделал то, о чём до сих пор жалею. Я ударил Нафана, который не сделал ничего плохого. Ударил, потому что этого от меня ждали все мои одноклассники. Ударил, потому что не хотел обмануть их ожидания. Ударил, потому что хотел стать одним из них. Ударил, потому что я сволочь и мразь.

Не могу сказать, чтобы в новой своей обители я немедленно почувствовал себя как дома. Когда мама вернулась из роддома, все её заботы сводились к новорожденному младенцу. Я всё понимал, и мне совершенно не было обидно. Но всё же мне хотелось, чтобы мне тоже уделяли время.

Когда я жил с бабушкой, она всегда много занималась со мной, помогала мне делать уроки, а по выходным мы с ней ходили в музеи или театры. Бабушка поощряла у меня интерес к чтению.

Не знаю, что произошло, но с тех пор, как я переехал на Светлогорский проезд, чтение совершенно перестало меня интересовать. Свободное время я проводил, смотря телевизор или играя в приставку Sony Play Station, которую мне купил Игорь. Обладание «Сонькой» делало меня очень модным парнем во дворе, и многие ребята хотели тусоваться у меня дома, но родители были категорически против посторонних людей.

Мама уделяла мне свободное время, но, измученная заботами о младенце, она часто не могла найти в себе силы терпеливо объяснить мне, как нужно делить в столбик. Я отлично складывал, вычитал и умножал любые цифры, однако с делением у меня были проблемы. Я не мог понять основной принцип этого нехитрого математического действия. Я обращался за помощью к маме, она пыталась на скорую руку объяснить мне, что нужно сделать, но, когда это ей не удавалось, она всякий раз констатировала, что я глуп, после чего успокаивала меня, что в этом нет ничего страшного, – не всем детям быть умными. Бабушка никогда не говорила мне, что я глуп. Напротив, всю свою жизнь я слышал от неё и всех учителей, что я очень способный и талантливый мальчик… а здесь внезапно мне объявили, что это всё от глупости. И я поверил в это.

Я понимаю теперь, что мама пыталась таким образом мотивировать меня доказать обратное. Однако мой мозг был устроен так, что, если я слышал что-то от взрослых, и в особенности от родителей, я принимал это как данность, без критики и возражений.

Общение с Игорем у нас тоже сперва не слишком заладилось.

Когда только мы с ним познакомились, он настаивал, чтобы я называл его на «ты». Поскольку он был такой взрослый, я не мог воспринимать это как должное. Когда мы начали жить вместе, я понял, что общение на «Вы» очень сильно усложняет наше общение и обратился к Игорю с предложением перейти на «ты».

– Мне надо об этом подумать, – с серьёзным видом ответил он.

К сожалению, я тогда был слишком наивен, чтобы понять, насколько взрослому человеку неинтересно со мной общаться, и к тому же слышать от меня в свой адрес «ты». Он мог играть в дружбу со мной ещё пока я жил с бабушкой, а мама не была от него беременна, – он тогда не был достаточно силён, и она могла его бросить. Теперь, почувствовав уверенность, он быстро начал поступать сообразно со своими интересами и желаниями.

Спустя несколько дней после нашего разговора я спросил его, подумал ли он о моём предложении.

– Да, подумал, – медленно произнёс он, а потом заговорил увереннее, – и решил, что не достоин ты этого.

Я пожал плечами.

«И действительно, – подумал я, – с чего вдруг мне взбрело в голову, будто я могу быть достоин говорить «ты» человеку, который на целых двадцать три года старше меня? Он зарабатывает деньги, кормит меня, обувает и одевает. Я всецело от него завишу. Он такой взрослый и умный… но, с другой стороны, год назад он ведь сам предложил называть его на «ты». Что же с тех пор изменилось? Видимо, я как-то неправильно себя веду, видимо делаю много плохого, раз он отмечает, что я „недостоин”».

Когда я только переехал на Светлогорский проезд, в подъезде нашего дома был консьерж. Это казалось мне безумно крутым. На Ленинском никакого консьержа не было, – для него даже места не было предусмотрено. У дяди