Завещание - Джон Гришэм

Остался последний день, а теперь – последниечасы. Я – старик, одинокий, никем не любимый, больной, вредный и уставший отжизни. Я готов к встрече с миром иным – хуже, чем здесь, там не будет.

Мне принадлежат и высотное здание из стекла ибетона, в котором я сижу, и девяносто семь процентов компании, котораяразмещена в нем, там, внизу, подо мной, и земля вокруг – по полмили в трехнаправлениях. А еще две тысячи человек, работающих здесь, плюс двадцать тысяч,занятых в других местах. Мне принадлежат трубопровод, проложенный под землей,по которому газ доставляется в здание от техасского месторождения, и линияэлектропередачи, которая снабжает дом энергией. Я арендую спутник, летающий наневиданной высоте, через который я некогда рассылал приказы своей империи,расползшейся по всему миру. Мое состояние перевалило за одиннадцать миллиардовдолларов. У меня есть серебро в Неваде, медь в Монтане, кофе в Кении, уголь вАнголе, каучук в Малайзии, природный газ в Техасе, сырая нефть в Индонезии исталь в Китае. Моя компания владеет другими компаниями, производящимиэлектричество, компьютеры, возводящими плотины, издающими книги в мягкихобложках, транслирующими теле – и радиосигналы через мой спутник. Мои дочерниекомпании находятся в большем количестве стран, чем я могу перечислить,полагаясь на память.

Когда-то у меня были все соответствующие моемуположению игрушки: яхты, самолеты, блондинки, дома в Европе, фермы в Аргентине,острова в Тихом океане, первоклассные автомобили, даже хоккейная команда. Но явышел из того возраст когда играют в игрушки.

Деньги – ширма, за которой прячется мое горе.

У меня было три семьи. Три жены родили мнесемь детей, шесть из них живы и делают все, что могут, лишь бы потерзать меня.Насколько мне известно, я действительно породил всех семерых. И одногопохоронил. Точнее, его похоронила мать. Меня тогда не было в стране.

Я живу отдельно от своих жен и детей. Носегодня они все собрались здесь, потому что я умираю и настало время делитьденьги.

Об этом дне я думал очень давно. В моем зданиичетырнадцать этажей, оно образует замкнутый четырехугольник, внутри которогорасполагается тенистый двор, где когда-то я устраивал приемы на открытомвоздухе. Я живу и работаю на верхнем этаже – двенадцать тысяч квадратных футовроскоши, которая многим может показаться неприличной, что нимало меня незаботит. Каждый цент я заработал собственным потом и мозгами. Кроме того, мневезло. Удача редко отворачивалась от меня. Так что тратить все это богатство –моя прерогатива. И кому его отдать, должен был бы выбирать я сам, но меняобложили со всех сторон.

Какая мне разница, кому достанутся деньги? Мнеони уже принесли все, что можно вообразить. Сидя здесь в инвалидной коляске вожидании смерти, я не могу придумать ничего, что мне хотелось бы купить илиувидеть, не в силах вообразить ни одного места, куда мне хотелось бы поехать,представить ни одного приключения, которое мне хотелось бы пережить.

У меня уже все было, и я очень устал.

Мне все равно, кто получит деньги. Но для меняважно, чтобы кое-кто их не получил.

Каждый квадратный фут этого зданияраспланирован лично мной, поэтому я точно знаю, где кого поместить во времяпредстоящей церемонии. Все они слетелись сюда, ждут давно, но не ропщут. Ониготовы были бы голыми стоять на улице в снежную бурю, лишь бы урвать свое.

Моя первая семья – это Лилиан и ее выводок:четыре отпрыска, рожденных женщиной, которая и подпускала-то меня к себе редко.Мы поженились молодыми: мне было двадцать четыре, ей – восемнадцать, так чтоЛилиан теперь тоже старуха. Я не видел ее много лет, не хочу видеть и сегодня.Не сомневаюсь, она по-прежнему играет роль оскорбленной, брошенной, нопримерной первой жены, которая явилась выторговывать себе награду. Она такбольше и не вышла замуж, уверен, что за прошедшие пятьдесят лет у нее вообще небыло мужчин. До сих пор не могу понять, как у нас с ней получились дети.

Ее старшему сыну сейчас сорок семь.Трой-младший, никчемный идиот, носит проклятие моего имени. В детстве егоназывали Ти Джей, и он до сих пор предпочитает это имя Трою. Из шестерых детей,собравшихся сегодня здесь, Ти Джей самый тупой, хотя все они недалеко ушли другот друга. В девятнадцать его вышвырнули из колледжа за торговлю наркотиками.

Как и остальные, Ти Джей получил насовершеннолетие пять миллионов долларов. И как у остальных, они утекли у негосквозь пальцы.

Я терпеть не могу вспоминать жалкие историижизни детей Лилиан. Достаточно сказать, что все они погрязли в долгах, ни начто не годны и едва ли способны измениться. Вот почему моя подпись подзавещанием для них очень много значит.

Но вернемся к моим бывшим женам. ФригидностьЛилиан я променял на огненную страсть Джейни, юной красавицы, работавшейсекретаршей в бухгалтерии. Она быстро сделала карьеру после того, как я решилбрать ее с собой в деловые поездки. Я развелся с Лилиан и женился на Джейни,которая была на двадцать два года моложе меня и решительно настроена ни наминуту не дать мне почувствовать себя неудовлетворенным.

Она очень скоро родила мне двоих детей ииспользовала их в качестве якоря, чтобы удержать меня в семейной гавани. Роки,младший, погиб вместе с двумя приятелями в автокатастрофе на своей спортивноймашине. Уладить дело в суде стоило мне шести миллионов долларов.

На Тайре я женился, когда мне было шестьдесятчетыре, а ей – двадцать три. Она была беременна от меня маленьким чудовищем,которого по совершенно непонятной мне причине назвала Рэмблом. Рэмблу сейчасчетырнадцать, и у него уже есть два привода в полицию за хранение марихуаны. Унего жирные волосы, которые липнут к шее и ниспадают на спину, и он украшаетсебя серьгами, которые красуются у него и в ушах, и на бровях, и в носу.Говорят, он ходит в школу, когда ему хочется.

Рэмбл стыдится, что его отцу почти восемьдесятлет, а мне стыдно от того, что у сына даже в язык воткнуты серебряные бусинки.

И он так же, как остальные, ждет, когда япоставлю свое имя под завещанием и сделаю его жизнь прекрасной. Каким быогромным ни было мое наследство, таким дуракам, как они, не понадобится многовремени, чтобы промотать его.

Умирающий старик не должен испытыватьненависти, но я ничего не могу с собой поделать. Все они – кучка жалкихидиотов. Их матери меня ненавидят, следовательно, и дети приучены ненавидеть.

Они – словно стая вьющихся надо мнойстервятников с когтистыми лапами, острыми зубами и голодными глазами, у которыхкружится голова в предвкушении неограниченной наличности.