Источник счастья. Misterium tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

В первую неделю все казалось не так страшно. Семьяпрофессора отнеслась к подселенцам как к неизбежному, но терпимому злу.Уплотняли всех, подселяли и по пять, и по десять человек, уголовников,наркоманов, сумасшедших, кого угодно. А тут всего лишь двое. Комиссар Шевцов –ответственный работник, товарищ Евгения – эфемерное, безобидное создание.

Однажды в воскресенье ответственный работник напился и сталбуянить. Вызвали милиционера, но комиссар чудесным образом протрезвел, показалкакие-то мандаты, пошептался с милиционером, и тот удалился, вежливо заметивпрофессору, что нехорошо беспокоить служителей порядка по таким пустякам.

– У моего Шевцова голос громкий, командный, соответственнодолжности, – объяснила товарищ Евгения, – он человек прогрессивный,пролетарского самосознания и никаких мещанских скандалов органически терпеть неможет.

Впрочем, пил комиссар не чаще раза в неделю, только ввыходной, и успокаивался довольно скоро.

– Где Андрюша? Где няня? – спросил Михаил Владимирович.

– Не волнуйся. Они на кухне, дверь успели запереть. – Присевна корточки, Таня спокойно просматривала корешки книг на нижних полках.

– Раньше он не стрелял в квартире, – заметил МихаилВладимирович.

– А теперь стреляет. Но это еще полбеды, папа. Я не хотелатебе говорить, но пару дней назад товарищ Евгения предлагала Андрюше кокаин.Вот, нашла. – Таня вытащила книгу, села за стол.

– Он тебе рассказал? – спросил Михаил Владимирович.

– Нет. Я случайно услышала их разговор. И знаешь, мнепоказалось, если бы я не зашла в кухню, не увела бы Андрюшу, он бы согласилсяпопробовать, просто из любопытства и детского куража.

Топот, грохот, мат звучали совсем близко, в коридоре. К нимприбавился женский смех.

– Шевцов, ты ведешь себя гадко, перестань скандалить, яэтого мещанства органически не выношу. – Голос у товарища Евгении был низкий,томный. Она заливалась хохотом, спектакль явно ей нравился.

– Ну, что касается кокаина, так не они его придумали, –сказал Михаил Владимирович и почесал переносицу. – Андрюша разумный человек.Вряд ли он бы стал пробовать. Тебе показалось. Я поговорю с ним.

– Поговори, – кивнула Таня, глядя в раскрытую книгу, – нодело не только в кокаине. Папа, ты должен наконец решиться.

– На что, Танечка? Ты же знаешь, они меня не выпустят.

– Не выпустят, – прошептала Таня, – не выпустят. Стало быть,надо искать другие варианты. Допустим, ты согласишься сотрудничать с ними,войдешь в доверие, они отправят тебя в командировку за границу. Многие такделают.

– Да, Танечка, возможно, отправят. Тем более тут останутсязаложники. Ты, Миша, Андрюша, няня. Куда же я денусь? Вернусь как миленький.Впрочем, если я стану сотрудничать, наша жизнь, безусловно, изменится. Ониотселят этих, позволят нам занять всю квартиру, как прежде. Дадут хороший паек.Прекратят ночные спектакли с обысками. Тебе не придется работать в госпитале,ты сможешь спокойно закончить университет. Андрюша перейдет в нормальную школу,где будут учить, а не опролетаривать.

– Папа, таких школ больше нет. Ты же знаешь, школа теперь неучебное заведение, а инструмент коммунистического воспитания. И обыски непрекратятся. У меня муж белый полковник, служит у Деникина.

– Убью! Контра! Гадина белогвардейская! Пролетариям жрать нечего,он крыс зерном кормит! Убью! – не унимался комиссар за стеной.

– Возьми Мишеньку. Посмотри, кажется, он мокрый. Неволнуйся. Запри за мной. – Михаил Владимирович встал и быстро вышел, плотнозатворив дверь.

Выстрелы звучали из лаборатории. Комиссар палил постеклянным ящикам с крысами, обстреливал шкафы. От звона, грохота, крысиногописка закладывало уши. Товарищ Евгения стояла рядом, в распахнутом японскомкимоно с драконами, и весело, звонко смеялась.

Шевцов был замечательным стрелком. Он сразу попадал подвижущимся мишеням, по мечущимся подопытным зверькам. За шумом ни он, ни егоподруга не расслышали, как подошел сзади в мягких старых валенках профессор.

Михаил Владимирович схватил комиссара за запястье правойруки, в которой зажат был револьвер, и успел удивиться, что от Шевцова совсемне пахнет спиртным. Комиссар легко освободил руку, не выронив револьвера. Дулотут же наметило новую, удобную и близкую цель, профессорский лоб. ТоварищЕвгения взвизгнула и отскочила, вжалась в стену.

«Он вовсе не пьян, – подумал профессор. – У него отличныереакции, нечеловеческая сила, его движения точны и безошибочны. Он машина дляубийства. Параноидная психопатия. Что-то вроде повальной эпидемии. Сейчаспальнет. Господи, прими мою грешную душу, спаси и помилуй моих детей».

Из кучи осколков на полу вдруг взметнулся белый комок.Большая крыса подпрыгнула, вцепилась острыми коготками в комиссарские кальсоны,стала быстро, ловко карабкаться вверх. Шевцов дернулся, отшвырнул зверька и тутже, на лету, подстрелил.

Все это продолжалось не более минуты. Следующий выстрелпредназначался профессору. Раздался щелчок. Комиссар сник, сгорбился, соспокойной досадой прокрутил пустой барабан, вяло выругался.

Повисла тишина. Стало слышно, что опять накрапывает за окноммелкий дождь. В коридоре у двери стояли Таня с Мишенькой на руках, старая няня.Товарищ Евгения сидела в углу на корточках, закрыв лицо руками. Плечи еевздрагивали. Нельзя было понять, рыдает она или все так же истерически смеется.

Первым опомнился Михаил Владимирович. Оглядевшись, онспросил:

– Где Андрюша?

– Побежал за милицией, – ответила Таня.

Шевцов, ни на кого не глядя, прошел по коридору. Следом,всхлипывая, теряя шлепанцы, поплелась товарищ Евгения. Хлопнула дверь гостиной.Няня взяла Мишеньку и унесла его к себе. Михаил Владимирович поднял с полабелый окровавленный комок, убитую крысу.

– Неужели Григорий Третий? – спросила Таня.

– Он. Рука не поднимается просто выбросить. Может, похоронимего, как героя? Ты знаешь, он спас меня, последняя пуля из комиссарскогоревольвера предназначалась мне.

Таня обняла отца, вжалась лицом в его плечо.

– Папочка, мы уедем, мы сбежим, я не могу больше.

– Тихо, тихо, Танечка, перестань. Я жив, радоваться надо, аты плачешь.

– Григория жалко, я к нему привыкла. – Таня улыбнуласьсквозь слезы. – Старый мудрый крыс, прожил почти три крысиных века.

– И погиб, защитив меня от комиссарской пули.