Московская сага. Поколение зимы - Василий Аксенов

Рестон в разговоре с Устряловым старался играть дурачка,поверхностного американского газетчика.

– Все возвращается на круги своя, – продолжалУстрялов, – ангел революции тихо отлетает от страны...

Рестон понимал, что он цитирует собственную книгу.

– Революционный жар уже позади... Победит не марксизм, аэлектротехника... Посмотрите вокруг, сэр, на эти разительные перемены. Ещевчера они требовали немедленного коммунизма, а сейчас расцветает частнаясобственность. Вчера требовали мировой революции, а сегодня только и ищутконцессионных договоров с западной буржуазией. Вчера был воинствующий атеизм,сегодня «компромисс с церковью»; вчера необузданный интернационализм, сегодня –«учет патриотических настроений»; вчера прокламировался беспрекословныйантимилитаризм и антиимпериализм, давалась вольная всем народам России, сегодня– «Красная Армия, гордость революции», а по сути дела, собиратель земельроссийских. Страна обретает свою исконную историческую миссию «Евразии»...

По мере разгрузки подвод у «Славянского базара» движение поНикольской хоть и черепашьим ходом, но восстанавливалось. Проплывали мимо живыесцены и впрямь довольно оптимистической толпы. Октябрьский легкий морозец бодрилуличных торговцев.

Торговка пирогами и кулебяками розовощекостью смахивала накустодиевскую купчиху. Веселый инвалид на деревянной ноге растягивал мехагармошки. Рядом торговали какими-то чертиками в стеклянных банках. Проезжающемуамериканцу было невдомек, что диковинка называлась «Американский подводныйжитель».

– Ба, открылась Сытинская книжная лавка! – воскликнулУстрялов, обращаясь к американцу по-русски и как бы к своему, но потом,сообразив, что тому ничего не говорит это название, с улыбкой прикоснулся ктвидовому колену. – В области литературы и искусства здесь сейчас полныйрасцвет, сэр. Открыты кооперативные и частные издательства. Даже газеты, хоть ивсе остались в руках большевиков, гораздо меньше пользуются трескучейпропагандой и больше дают прямой информации. Словом, болезнь позади, Россиястремительно выздоравливает!

С торцовой стены дома, что здесь, как и в Германии,именуется брандмауэром, смотрела афиша кинофильма – некто в цилиндре,смахивающий на Дугласа Фербенкса, завитая блондинка, которая вполне моглаоказаться Мэри Пикфорд. Там же какие-то жалкие рисунки в кубическом стиле,большие буквы кириллицы. Если бы Рестон мог читать по-русски, он бы понял, чторядом с афишей голливудского боевика наклеен призыв Санпросвета «Вошь и социализмнесовместимы!».

– Ну, что же люди партии, армии, тайной полиции? –спросил он Устрялова (он произносил «Юстрелоу»). – Вам кажется, что и онипроходят такую же трансформацию?

С подвижностью, свойственной мягким славянским чертам, лицопрофессора переменило выражение экзальтации на серьезную, даже отчаститяжеловатую задумчивость.

– Вы затронули самую важную тему, Рестон. Видите ли, ещевчера я называл большевиков «железными чудищами с чугунными сердцами, машиннымидушами»... Хм, эта металлургия не так уж неуместна, если вспомнить некоторыепартийные клички – Молотов, Сталин...

– Сталин, кажется, один из... – перебил журналист.

– Генеральный секретарь Политбюро, – пояснилУстрялов. – Основные вожди, кажется, не очень-то ему доверяют, но этотгрузин, похоже, представляет крепнущие умеренные силы. – Он продолжал: –Только такие чудища с их страшными рефлекторами конденсированных энергий моглисокрушить российскую твердыню, в которой скопилось перед революцией столькопорока. Однако сейчас... Видите ли, тут вступает в силу эрос власти, который уэтих людей очень сильно развит. Машинные теории вытесняются человеческойплотью.

– Интересно, – пробормотал Рестон, непрерывно строча«монбланом» на полях «бедекера». Устрялов усмехнулся – еще бы, мол, неинтересно.

– Мне кажется, этот процесс проходит во всех сферах, как впартии, так и особенно в армии. Вы вроде обратили внимание на двух молодыхкомандиров возле аптеки. Какая выправка, какая стать! Это уже не расхристанныечапаевцы, настоящие профессиональные военные, офицеры, хоть и в странной, назападный взгляд, форме. Кстати, о форме. Принято считать, что она чуть ли несамим Буденным придумана, а она, между прочим, была заготовлена еще вшестнадцатом году по макетам художника Васнецова Виктора Михайловича, так что здесьмы как бы видим прямую передачу традиции... Скифские мотивы, батенька мой,память о пращурах!

Устрялов вдруг прервался на восклицательном знаке ипосмотрел на американца с неожиданным удивлением. Что он там пишет, как будтопонимает все, что я ему говорю? Кто из них вообще может это постичь, невнятицусрединной земли, перемешанного за пятнадцать веков народа? Всякий разприходится обрывать себя на экзальтированной ноте. Сколько раз твердил себе –держись британских правил. Understatement – вот краеугольный камень ихустойчивости. Он кашлянул:

– Что касается ОГПУ, или, как вы это называете, тайнойполиции... Как вы думаете, еще четыре года назад смог бы эмигрантский историкразъезжать по Москве с иностранным журналистом в машине Наркоминдела?

– Значит, вы не боитесь? – спросил Рестон с прямотойквотербека, посылающего мяч через полполя в зону противника.

Машина тем временем уже проехала всю Никольскую иостановилась там, где ее, очевидно, просили остановить заранее, возле вычурногофасада Верхних торговых рядов. Здесь профессор Устрялов и американец ТоунсендРестон, представляющий влиятельную газету «Чикаго Трибюн», покинули экипаж идалее проследовали пешком по направлению к Красной площади. Напрягая слух,шофер еще некоторое время мог слышать высокий голос «сменовеховца»:«...Разумеется, я понимаю, что мое положение до крайности двусмысленно, –в кругах эмиграции многие считают меня едва ли не чекистом, а в Москве вотБухарин на днях объявил...»

Дальнейшее было покрыто гулом хлопотливой столицы.

Едва лишь две фигуры в английских пальто скрылись из виду, к«паккарду» подошел некто в мерлушковой шапке, субъект с усиками из той породы,что до революции назывались «гороховыми» и не изменились с той поры ни на йоту.

– Ну что, механик, о чем буржуи договаривались? –обратился он к шоферу.

Шофер устало потер ладонью глаза и только после этогопосмотрел на обратившегося, да так посмотрел, что шпик сразу же осел, тут жесообразил, что перед ним и не шофер вовсе.

– Уж не думаете ли вы, любезнейший, что я вам буду переводитьс английского?

Вдруг над Верхними торговыми рядами и над запруженнымиулицами старого Китай-города полетели «белые мухи», первый, пока еще легкий ибодрящий, снегопад осени 1925 года.

* * *