Мука разбитого сердца - Борис Акунин

В первый же день мобилизации студент Алексей Романовотправился на призывной пункт и записался добровольцем в действующую армию.Побудительным мотивом был не патриотизм, а самобичевание: смыть кровью ужаснуювину за проваленную операцию. Еще лучше – пасть на поле брани, потому что вжилах одного человека не достанет крови, чтобы искупить ошибку такого масштаба.

Студентов на службу брали неохотно, армейское командованиебыло уверено, что побьет тевтонов силами одной регулярной армии, однако Алешеповезло. В N-ском пехотном полку, формировавшемся из запасныхСанкт-Петербургской губернии, был недокомплект писарей. Посему Романов получилпогоны с витым шнурком и был зачислен в штаб оператором пишущих машин. Однакопри «ундервуде» студент состоял недолго.

В первом же серьезном бою, у восточнопрусской мызыБлюменфельд, едва лишь батарея начала артподготовку, вольноопределяющийсясбежал на передовую линию. Он боялся только одного – что турнут обратно. Ноофицеры были ему рады – и командир роты, и субалтерн Шольц, очень славныйвеснушчатый подпоручик одного с Алешей возраста. Пожали храбрецу руку, выдаливинтовку, показали, как примкнуть штык.

Когда капитан заливисто дунул в свисток и отчаянным голосомкрикнул «Ура, братцы! Вперед!», Алеша зачем-то посмотрел на часы (было ровнодевять утра) и прыгнул из окопа на поле, будто в прорубь на Крещенье.

Он несся огромными прыжками. Потом оглянулся, увидел, чтоздорово оторвался от роты, и стал бежать потише.

Спереди, со стороны кустарника, начали стрелять, воздухнаполнился шипением и разбойничьим свистом. Это пули, понял Романов.Представил, как раскаленный кусок свинца попадает в живот, зажмурился и тожестал орать «Ура-а-а!». Но кричать и бежать было трудно – не хватало дыхания.Глаза же и вовсе закрывать не следовало. Вольноопределяющийся споткнулся оторчащий из земли сук и упал, а когда поднялся, впереди были сплошь спины влинялых гимнастерках.

Та-та-та-та-та! – с радостным ожесточением ударилпулемет. Вокруг все закричали, но не «Ура!», а «Мама!» или по-матерному. Всевдруг побежали гораздо медленнее. Многие стали падать. Кое-кто повернул назад.У этих, которые повернули и теперь оказались к Алеше лицом, были вытаращенные,остановившиеся глаза и разинутые рты.

Сплошная стена гимнастерок, заслонявшая поле, проредилась.Романов снова оказался впереди всех. Капитана не было видно, в свисток большеникто не дул. Зато Шольца студент увидел совсем близко. Подпоручик лежалничком, отбросив руку в перчатке.

– Вы что, ребята, вы что?! – закричал Алешабегущим.

Только в этот миг ему стало по-настоящему страшно. Если всепобегут, то и ему придется. Тогда пуля попадет не в грудь, а в спину. Хорошабудет смерть храбрых!

Он замахал винтовкой, повернув назад одну только голову.

– Ребята, вперед! Немножко осталось! Вон они, кусты!

«Совсем как Болконский при Аустерлице», мелькнуло в голове уРоманова.

Только за князем Болконским солдаты побежали, а за Алешейникто. Он остался торчать посреди пустого пространства один.

Вперед бежать было глупо, в плен попадешь. Назад –немыслимо.

Неизвестно, чем бы закончилась эта невозможная ситуация,если б не германская пуля, попавшая-таки в Алешу. Не в грудь и, слава Богу, нев спину. В руку.

Как будто кто-то с размаху ударил железным ломом понижеправого локтя. Было не столько больно, сколько горячо, и вся рука до плечаразом онемела. От толчка Романов крутанулся на месте, упал.

Понял: ранен. И опять зачем-то посмотрел на часы. Очевидно,сработала подсознательная реакция – ухватиться за нечто незыблемое и логическоев сошедшей с ума реальности.

Но оказывается, время тоже окоченело от ужаса. Циферблатпоказывал все те же девять часов. Атака не продлилась и одной минуты.

Неимоверное облегчение – вот чувство, с которым Алеша,пригнувшись, бежал назад. Винтовку волочил по траве за ремень. Немцы пораненому не стреляли.

Доковылял до окопа, упал на руки солдат и лишь тогда,опять-таки с облегчением, лишился чувств.

С героями на германском фронте в эти мрачные сентябрьскиедни было скудно. Бездарную атаку на пулеметы по открытому полю в рапортепредставили как богатырский порыв. Раненого студента представили кунтер-офицерскому чину, наградили крестом, а еще поместили в газетеСевзапфронта заметку «Подвиг вольноопределяющегося», которую потом перепечаталии в столицах.

Из публикации Романов узнал, что он с огнем в глазах икличем «За Русь-матушку!», увлек роту в геройскую штыковую атаку после выбытияиз строя всех офицеров. Про то, что рота не очень-то увлеклась, а до штыковвовсе не дошло, в статейке упомянуто не было.

Вопрос о том, смыл ли он вину кровью, для Алеши так иостался открытым. По правде говоря, ему было не до моральных терзаний – хваталофизических. Восьмимиллиметровая пуля германского «машиненгевера» перебила костипредплечья. Измученный беспрерывными операциями хируг поначалу хотел отчикатьрастерзанную конечность, потому что ампутация занимает пятнадцать минут, а,если вычищать осколки кости да сшивать сухожилия, это возни часа на два. Ноузнал, что студент – и пожалел. Повезло Алеше, остался при руке.

Проку от нее, честно сказать, было мало. Одна мука. Рукадвигаться не двигалась, но исторгала невероятное количество гноя и адскисаднила, а обезболивающие уколы в отделении для нижних чинов делали лишь самымтяжелым. Чтобы не выть в голос, Романов распевал нудные, тягучие романсы Абазы.Тем и спасся.

У кровати бледного героя стали задерживаться сестричкимилосердия. Слушали с затуманенным взором, вздыхали, иные и плакали. Однаповязку не в очередь сменит, другая лоб уксусом протрет, а некая Машенька дажепотихоньку таскала из операционной шприцы с морфием. Так Алеша и пережил первыетри недели, потом стало легче. Лихорадка спáла, боли прошли.

В госпиталь приехал генерал, прицепил герою прямо на пижамусияющий солдатский «Георгий». Алеша спел на Покровском концерте, после чего былперемещен в офицерскую палату. Жизнь понемногу вновь обретала краски.

Но были и поводы для огорчения, числом два.

Во-первых, не слушалась рука. Кисть еще так-сяк шевелилась,а пальцы ни в какую, и старший ординатор на вопрос о перспективах лишь качалголовой. Было очень похоже, что ни водить авто, ни играть на фортепьяностуденту Романову больше не доведется.

Меньшее (но тоже нешуточное) огорчение возникло из-замилосердной Машеньки. Как известно, в женском сердце от милосердия до любвидистанция самая крохотная. А девушка была смелая, с характером – даром что лина войну ушла – и повела себя на манер пушкинской героини, то есть своих чувствскрывать не стала.