Мука разбитого сердца - Борис Акунин

– Не годится, – сразу отрезал Романов. – Длягарнира к основному номеру довольно метания ножей и карточных фокусов. Силач –явный перебор. Это же не цирк, а отель высокого класса. И, воля ваша, ЛаврКонстантинович, но без артисток как-то странно. Подозрительно.

– Откуда я, милый вы мой, возьму женщин? В штатеразведки их нет, в контрразведке тем более. Уйди! – опечаленно махнулкнязь толстяку. – Не проходишь.

– Ваше благородие, Лавр Константинович! –фальцетом взмолился Булошников. – Всю жизнь мечтал за границу попасть.Возьмите, ну ради Христа, а?

– Да как я тебя возьму, болван, если ты ничего художественногопредставлять не умеешь?

Илья Муромец закручинился, повесил голову.

– Эх, раньше я русские песни пел, под балалайку. Дажена свадьбы приглашали…

Сочувственно вздохнув, князь шепотом объяснил:

– Это он весной в ледяной воде сидел, за шведом однимслежку вел. Получил медаль за геройство, но застудил себе напрочь всё, чтотолько можно.

– Грех вам, – продолжал жаловаться инвалид. –Живу, как Иов многострадальный. Борода расти перестала. Жена ушла. Всем радиотечества пожертвовал… – Вдруг в маленьких, но по-младенчески ясныхглазках Булошникова блеснула надежда. – А хотите, дишкантом спою? Давечапопробовал – вроде получается.

Он подбоченился одной ручищей, другую округлил и выставилвперед, запел тонким, довольно сильным голосом: «Выйду ль я на реченьку,погляжу на быструю. Унеси ты мое горе, быстра реченька с собой».

Дослушав до конца, Алеша засмеялся:

– Да это не дискант, это настоящее сопрано.

Иностранного слова Булошников не понял, но одобрительнуюинтонацию уловил и плаксиво заныл:

– Возьмите меня, ваше благородие! Я горы альпийские наоткрытке видел – красотища! Страсть как повидать хочется!

– Извини, Вася. Видно, не судьба.

Лавр Константинович подошел к бедняге, потрепал по плечу,даже полуобнял, для чего пришлось подняться на носки.

Будто к мамкиной груди припал, подумал Алеша. Тут-то ему ипришла в голову идея.

– Погодите-ка, погодите… – медленно сказал он.

В Европе полным-полно старых отелей, про которые обычноговорят: «ах, это заведение знавало лучшие времена!» Каких-нибудь полгода назадто же мнение высказывали и по поводу «Гранд-отеля» в Сан-Плачидо.

Эта гостиница помпезной, тортообразной архитектуры пережилапик моды тому лет тридцать, когда здесь любила останавливаться немолодая, новсе еще прекрасная вдова императора Луи-Наполеона. Потом вкусы изысканнойпублики переменились, и отель стал обителью тихого семейного отдыха миланских ивенских буржуа средней руки. Но едва континент затянуло пороховым дымом, длягостиницы, как и для прочих швейцарских курортов, настал истинный ренессанс.Номера подорожали втрое, но их все равно не хватало. Из Парижа прибыли двапервоклассных шеф-повара, не пожелавшие попадать под призыв. На сцене выступалимировые знаменитости, развлекая взыскательных постояльцев. Среди последних былоособенно много американских миллионеров, очень недовольных тем, что Старый Светни с того ни с сего сошел с ума и лишил приличных людей возможности отдыхать наЛазурном берегу, в Биаррице или Баден-Бадене.

Чудесным ноябрьским утром, в самый разгар бархатного сезона,на подъездную аллею «Гранд-отеля», шурша гравием, въехал длинный«делонэ-бельвилль» и остановился у парадного входа, прямо напротив огромнойафиши, где был изображен усатый красавец в казачьей черкеске. Объявление натрех языках (итальянском, французском и немецком) извещало:

Лакей с поклоном открыл вторую справа, так называемую«парадную», дверцу автомобиля, и оттуда вышел красивый молодой человек вроскошном пальто – легкого сукна, но с пышным собольим воротником. Конец алогокашне с обдуманной небрежностью был перекинут через плечо, белоснежные гамашипосверкивали перламутровыми пуговками. Очень эффектно смотрелась рука на чернойшелковой перевязи. Пальцы в лайковой перчатке беспрестанно мяли каучуковыймячик.

На веранде, где полдничала публика, моментально сталоизвестно, что это и есть петербургская знаменитость. Дамам певец ужаснопонравился, к тому же от стола к столу жужжащим шмелем пролетел невесть откудавзявшийся слух, что он царского рода, ибо в России Романофф– фамилия оченьредкая и простой человек носить такую не может.

Если дамы главным образом засматривались на августейшуюзвезду санкт-петербургской оперы, то благосклонное внимание кельнерш игорничных привлек интересный брюнет, соскочивший с подножки третьего, «свитского»ряда сидений. Девушки из прислуги сочли, что он одет еще шикарней солиста, акроме того брюнет успел в одну минуту перемигнуться по меньшей мере с шестью изних.

Вокруг суетился, распоряжаясь разгрузкой чемоданов,хромоногий господин с тараканьими усами. Наблюдатели сначала предположили, чтоэто импресарио, но судя по куцему пиджаку и обтрепанным брючкам, то былакакая-то мелкая сошка.

На угрюмого субъекта в наглухо застегнутом макинтошеособенного внимания не обратили. Зато сугубый интерес мужской половины вызваламонументальная дама в шляпе с огромными страусовыми перьями. Тяжело ступиввнушительной ногой на землю, она обвела взглядом озеро, горы и воскликнулатонким голоском:

– Gospodi, krasota-to kakaya!

Старший портье тараторил по-французски с итальянскимакцентом:

– У мсье солиста номер-люкс с балконом в бельэтаже. Угоспожи певицы номер на шестом, с ванной.

Остальным господам отведены три комнаты в чердачном этаже.

– Акакий Акакиевич, осторожнее, это очень хрупкаяшляпка! – сердито крикнула госпожа Василиса хромому, который вынимал избагажника круглую коробку. – Дайте сюда, болван! – И, перейдя нашепот, спросила. – Ваше благородие, можно хоть у себя в комнатепо-человечески ходить?

– Я тебе похожу, – тоже шепотом ответилКозловский. – Только в пеньюаре! Терпи, Василий, сам вызвался.

Потом подошел к каждому и тихо приказал:

– Час на обустройство. Потом все ко мне, на инструктаж.

По гладкой, как каминная доска, поверхности Луганского озераскользила прогулочная лодка, в которой с комфортом расположилась празднаякомпания. На носу в романтическом одиночестве, сидел Алексей Романов.«Концертмейстер Акакий Акакиевич» скромно примостился на дне. Гребли Никашидзеи Лютиков, а на корме, одной рукой держа руль, другой кружевной зонтик, сиделБулошников и распевал народную песню «Мы на лодочке катались золотистой,золотой».