Старик и море - Эрнест Хемингуэй

– Потерпи, рука, – сказал он. – Видишь, как яради тебя стараюсь.

«Следовало бы мне покормить и большую рыбу, –подумал он. – Ведь она моя родня. Но я должен убить ее, а для этого мне нужнысилы». Медленно и добросовестно старик съел все клинообразные куски тунца.

Обтирая руку о штаны, он выпрямился.

– Ну вот, – сказал он. – Теперь, рука, тыможешь отпустить лесу; я совладаю с ней одной правой рукой, покуда ты неперестанешь валять дурака.

Левой ногой он прижал толстую бечеву, которуюраньше держала его левая рука, и откинулся назад, перенеся тяжесть рыбы наспину.

– Дай бог, чтобы у меня прошла судорога! –сказал он. – Кто знает, что еще придет в голову этой рыбе.

«По виду она спокойна, – подумал он, – идействует обдуманно. Но что она задумала? И что собираюсь делать я? Мой план ядолжен тут же приспособить к ее плану, ведь она такая громадина. Если онавыплывет, я смогу ее убить. А если она так и останется в глубине? Тогда и яостанусь с нею».

Он потер сведенную судорогой руку о штаны ипопытался разжать пальцы. Но рука не разгибалась. «Может быть, она разожметсяот солнца, – подумал он. – Может быть, она разожмется, когда желудок переваритсырого тунца. Если она мне уж очень понадобится, я ее разожму, чего бы мне этони стоило. Но сейчас я не хочу применять силу. Пускай она разожмется сама иоживет по своей воле. Как-никак ночью ей от меня досталось, когда нужно былоперерезать и связать друг с другом все мои лесы».

Старик поглядел вдаль и понял, как он теперьодинок. Но он видел разноцветные солнечные лучи, преломляющиеся в темнойглубине, натянутую, уходящую вниз бечеву и странное колыхание морской глади.Облака кучились, предвещая пассат, и, глядя вперед, он заметил над водою стаюдиких уток, резко очерченных в небе; вот стая расплылась, потом опятьобрисовалась еще четче, и старик понял, что человек в море никогда не бываетодинок.

Он подумал о том, как некоторым людям бываетстрашно оставаться в открытом море в маленькой лодке, и решил, что страх ихобоснован в те месяцы, когда непогода налетает внезапно. Но теперь ведь стоитпора ураганов, а пока урагана нет, это время самое лучшее в году.

Если ураган близится, в море всегда можноувидеть его признаки на небе за много дней вперед. На суше их не видят, думалстарик, потому что не знают, на что смотреть. Да на суше и форма облаков совсемдругая. Однако сейчас урагана ждать нечего.

Он поглядел на небо и увидел белые кучевыеоблака, похожие на его любимое мороженое, а над ними, в высоком сентябрьскомнебе, прозрачные клочья перистых облаков.

– Скоро поднимется легкий бриз, – сказалстарик. – А он куда выгоднее мне, чем тебе, рыба.

Левая рука его все еще была сведена судорогой,но он уже мог потихоньку ею шевелить.

«Ненавижу, когда у меня сводит руку, – подумалон. – Собственное тело – и такой подвох! Унизительно, когда тебя на людяхмучает понос или рвота от отравления рыбой. Но судорога (он мысленно называл ееcalambre) особенно унижает тебя, когда ты один».

«Если бы со мной был мальчик, – подумал он, –он растер бы мне руку от локтя донизу. Но ничего, она оживет и так».

И вдруг, еще прежде, чем он заметил, какизменился уклон, под которым леса уходит в воду, его правая рука почувствовала,что тяга ослабела. Он откинулся назад, изо всех сил заколотил левой рукой победру и тут увидел, что леса медленно пошла кверху.

– Поднимается, – сказал он. – Ну-ка, рука,оживай! Пожалуйста!

Леса равномерно шла и шла кверху, и наконецповерхность океана перед лодкой вздулась, и рыба вышла из воды. Она всевыходила и выходила, и казалось, ей не будет конца, а вода потоками скатываласьс ее боков. Вся она горела на солнце, голова и спина у нее былитемно-фиолетовые, а полосы на боках казались при ярком свете очень широкими и нежно-сиреневыми.Вместо носа у нее был меч, длинный, как бейсбольная клюшка, и острый на конце,как рапира. Она поднялась из воды во весь рост, а потом снова опустилась,бесшумно, как пловец, и едва ушел в глубину ее огромный хвост, похожий налезвие серпа, как леса начала стремительно разматываться.

– Она на два фута длиннее моей лодки, – сказалстарик.

Леса уходила в море быстро, но равномерно, ирыба явно не была напугана. Старик обеими руками натягивал лесу до отказа. Онзнал, что если ему не удастся замедлить ход рыбы таким же равномернымсопротивлением, она заберет все запасы его бечевы и сорвется.

«Она громадина, эта рыба, и я не дам ейпочувствовать свою силу, – думал он. – Нельзя, чтобы она поняла, что можетсделать со мной, если пустится наутек. На ее месте я бы сейчас поставил все накарту и шел бы вперед до тех пор, покуда что-нибудь не лопнет. Но рыбы, славабогу, не так умны, как люди, которые их убивают; хотя в них гораздо больше иловкости и благородства».

Старик встречал на своем веку много большихрыб. Он видел много рыб, весивших более тысячи фунтов, и сам поймал в своевремя две такие рыбы, но никогда еще ему не приходилось делать это в одиночку.А теперь один, в открытом море, он был накрепко привязан к такой большой рыбе,какой он никогда не видел, о какой даже никогда не слышал, и его левая рукапо-прежнему была сведена судорогой, как сжатые когти орла.

«Ну, рука у меня разойдется, – подумал он. –Конечно, разойдется, хотя бы для того, чтобы помочь правой руке. Жили-были трибрата: рыба и мои две руки… Непременно разойдется. Просто стыд, что ее свело».Рыба замедлила ход и теперь шла с прежней скоростью.

«Интересно, почему она вдруг вынырнула, –размышлял старик. – Можно подумать, что она вынырнула только для того, чтобыпоказать мне, какая она громадная. Ну что ж, теперь я знаю. Жаль, что я не могупоказать ей, что я за человек. Положим, она бы тогда увидела мою сведеннуюруку. Пусть она думает обо мне лучше, чем я на самом деле, и я тогда буду и всамом деле лучше. Хотел бы я быть рыбой и чтобы у меня было все, что есть унее, а не только воля и сообразительность».

Он покойно уселся, прислонившись к дощатойобшивке, безропотно перенося мучившую его боль, а рыба все так же упорно плылавперед, и лодка медленно двигалась по темной воде. Восточный ветер поднялнебольшую волну.

К полудню левая рука у старика совсем ожила.

– Туго тебе теперь придется, рыба, – сказал они передвинул бечеву на спине.

Ему было хорошо, хотя боль и донимала егопо-прежнему; только он не признавался себе в том, как ему больно.