Старик и море - Эрнест Хемингуэй

Каждый день старик выпивал также по чашке жираиз акульей печенки, который хранился в большой бочке в том сарае, где многиерыбаки берегли свои снасти. Жиром мог пользоваться любой рыбак, кто бы низахотел. Большинству рыбаков вкус этого жира казался отвратительным, но питьего было отнюдь не противнее, чем затемно подниматься с постели, а он оченьпомогал от простуды и был полезен для глаз.

Старик поглядел на небо и увидел, что фрегатснова закружил над морем.

– Нашел рыбу, – сказал он вслух.

Ни одна летучая рыба не тревожила воднуюгладь, не было заметно кругом и мелкой рыбешки. Но старик вдруг увидел, как ввоздух поднялся небольшой тунец, перевернулся на лету и головой вниз снова ушелв море.

Тунец блеснул серебром на солнце, а за нимподнялись другие тунцы и запрыгали во все стороны, вспенивая воду и длиннымибросками кидаясь на мелкую рыбешку. Они кружили подле нее и гнали ее передсобой.

«Если они не поплывут слишком быстро, я нагонювсю стаю», – подумал старик, наблюдая за тем, как тунцы взбивают воду добела, афрегат ныряет, хватая рыбешку, которую страх перед тунцами выгнал наповерхность.

– Птица – верный помощник рыбаку, – сказалстарик.

В этот миг короткая леска, опущенная с кормы,натянулась под ногой, которой он придерживал один ее виток; старик бросил веслаи, крепко ухватив конец бечевы, стал выбирать ее, чувствуя вес небольшоготунца, который судорожно дергал крючок. Леска дергалась у него в руках всесильнее, и он увидел голубую спинку и отливающие золотом бока рыбы еще до того,как подтянул ее к самой лодке и перекинул через борт.

Тунец лежал у кормы на солнце, плотный, словнолитая пуля, и, вытаращив большие бессмысленные глаза, прощался с жизнью подсудорожные удары аккуратного, подвижного хвоста. Старик из жалости убил егоударом по голове и, еще трепещущего, отшвырнул ногой в тень под кормовойнастил.

– Альбакоре, – сказал он вслух. – Из неговыйдет прекрасная наживка. Веса в нем фунтов десять, не меньше.

Старик уже не мог припомнить, когда он впервыестал разговаривать сам с собою вслух. Прежде, оставшись один, он пел; он пелиногда и ночью, стоя на вахте, когда ходил на больших парусниках или охотилсяза черепахами. Наверно, он стал разговаривать вслух, когда от него ушел мальчики он остался совсем один. Теперь он уже не помнил. Но ведь и рыбача смальчиком, они разговаривали только тогда, когда это было необходимо.Разговаривали ночью или во время вынужденного безделья в непогоду. В море непринято разговаривать без особой нужды. Старик сам считал, что это дурно, иуважал обычай. А вот теперь он по многу раз повторял свои мысли вслух – ведьони никому не могли быть в тягость.

– Если бы кто-нибудь послушал, как я разговариваюсам с собой, он решил бы, что я спятил, – сказал старик. – Но раз я не спятил,кому какое дело? Хорошо богатым: у них есть радио, которое может разговариватьс ними в лодке и рассказывать им новости про бейсбол.

– Теперь не время думать про бейсбол, – сказалсебе старик. – Теперь время думать только об одном. О том, для чего я родился.Где-нибудь рядом с этим косяком тунцов, может быть, плывет моя большая рыба. Яведь поймал только одного альбакоре, да и то отбившегося от стаи. А ониохотятся далеко от берега и плывут очень быстро. Все, что встречается сегодня вморе, движется очень быстро и на северо-восток. Может быть, так всегда бывает вэто время дня? А может, это к перемене погоды, и я просто не знаю такойприметы?"

Старик уже больше не видел зеленой береговойполосы; вдали вырисовывались лишь верхушки голубых холмов, которые отсюдаказались белыми, словно были одеты снегом. Облака над ними тоже были похожи навысокие снежные горы. Море стало очень темным, и солнечные лучи преломлялись вводе. Бесчисленные искры планктона теперь были погашены солнцем, стоящим взените, и в темно-синей воде старик видел лишь большие радужные пятна отпреломлявшихся в ней солнечных лучей да бечевки, прямо уходящие в глубину,которая достигала здесь целой мили.

Тунцы – рыбаки звали всех рыб этой породытунцами и различали их настоящие имена лишь тогда, когда шли их продавать нарынок или сбывали как наживку, – снова ушли в глубину. Солнце припекало, истарик чувствовал, как оно жжет ему затылок. Пот струйками стекал по спине,когда он греб.

«Я мог бы пойти по течению, – подумал старик,– и поспать, привязав леску к большому пальцу ноги, чтобы вовремя проснуться.Но сегодня восемьдесят пятый день, и надо быть начеку».

И как раз в этот миг он заметил, как одно иззеленых удилищ дрогнуло и пригнулось к воде.

– Ну вот, – сказал он. – Вот! – И вытащил изводы весла, стараясь не потревожить лодку.

Старик потянулся к леске и тихонько захватилее большим и указательным пальцами правой руки. Он не чувствовал ни напряжения,ни тяги и держал леску легко, не сжимая. Но вот она дрогнула снова. На этот разрывок был осторожный и не сильный, и старик в точности знал, что это означает.На глубине в сто морских саженей марлин пожирал сардины, которыми были унизаныострие и полукружие крючка, там, где этот выкованный вручную крючок вылезал изголовы небольшого тунца.

Старик, легонько придерживая бечеву, левойрукой осторожно отвязал ее от удилища. Теперь она могла незаметно для рыбыскользить у него между пальцами.

«Так далеко от берега, да еще в это времягода, рыба, наверно, огромная. Ешь, рыба. Ешь. Ну, ешь же, пожалуйста. Сардинытакие свеженькие, а тебе так холодно в воде, на глубине в шестьсот футов,холодно и темно. Поворотись еще разок в темноте, ступай назад и поешь!»

Он почувствовал легкий, осторожный рывок, азатем и более сильный, – видно, одну из сардин оказалось труднее сорвать скрючка. Потом все стихло.

– Ну же, – сказал старик вслух, – поворотисьеще разок. Понюхай. Разве они не прелесть? Покушай хорошенько. А за ними,глядишь, настанет черед попробовать тунца! Он ведь твердый, прохладный, прямообъедение. Не стесняйся, рыба. Ешь, прошу тебя.

Он ждал, держа бечеву между большим иуказательным пальцами, следя одновременно за ней и за другими лесками, потомучто рыба могла переплыть с места на место. И вдруг он снова почувствоваллегкое, чуть приметное подергивание лески.

– Клюнет, – сказал старик вслух. – Клюнет, дайей бог здоровья!

Но она не клюнула. Она ушла, и леска быланеподвижна.

– Она не могла уйти, – сказал старик. – Видитбог, она не могла уйти. Она просто поворачивается и делает новый заплыв. Можетбыть, она уже попадалась на крючок и помнит об этом.