Выживший Матео - Сэм Мариано

Он усмехается, останавливаясь. — Итак, однажды тебе стало скучно, и ты решила в одиночку расправиться со мной? Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Я знаю, что должна сказать, но мне неприятно это говорить. Я заставляю себя встретиться с ним взглядом и говорю: — Ты убил моего мужа. Я хотела справедливости.

Его брови приподнимаются, мимолетный проблеск удивления появляется на его лице. — Муж? Как его звали?

— Родни Геллар.

Он на мгновение задумывается, затем выражение его лица проясняется. — А, Родни. Затем, скривившись от отвращения, он добавляет: — Вау, правда?

Мое лицо вспыхивает. — Да, правда.

— Ужасный игрок в покер. Глаза выдавали каждый его блеф. Он был должен мне кучу денег. Я его не убивал. Я действительно нанес удар, — добавляет он. — Но я не запачкал свои руки, нет.

— Как будто есть разница. Ты отнял у моей доШери отца.

Он безразлично пожимает плечами. — Если хочешь знать мое мнение, я оказал вам обоим услугу. Этот ублюдок потерпел крушение поезда.

Он не ошибается, но я не могу точно согласиться с ним и оправдать то, что я пыталась сделать сегодня вечером. — Да, я почему- то сомневаюсь, что наш трехлетний ребенок видит это именно так.

Он снова пожимает плечами, как будто ему все равно. — Мы могли бы спросить ее.

— Не впутывай в это мою дочь.

— Дай мне помаду.

Секунду я колеблюсь, затем хватаюсь за сумочку, залезаю внутрь и роюсь там. Мои пальцы сжимаются вокруг второго тюбика, помады, которой я на самом деле пользуюсь, но она не цилиндрическая, а квадратная, с краями; если он действительно заметил, что оттенок на моих губах отличается от того, которым я на долю секунды блеснула перед ним в баре, он достаточно умен, чтобы понять, что я выбрала не тот.

Это не поможет мне еще больше разозлить его, поэтому я отпускаю его и нахожу помаду, которую мне дал Антонио.

Он берет тюбик и роняет его на землю, раздавливая каблуком мокасина. Когда он поднимает ногу, мы оба видим белые остатки порошка на земле. Он выглядит почти разочарованным.

— Мне так жаль, — тихо говорю я.

Он изображает удивление. — Неужели? Я думал, ты хочешь отомстить за своего любимого мужа? Из- за этого уже?

— Я передумала. Я качаю головой, жалея, что не могу просто сказать правду. — Я действительно не хотела, после сегодняшней ночи. Я не собирался доводить это до конца. — Я не знаю, правда это или нет, но я хочу, чтобы так и было.

— Верно, — говорит он, явно не веря мне.

— Если я умру… Моя дочь… Ты убил ее отца. Если ты убьешь и меня, ты оставишь сиротой мою маленькую девочку, и она будет по- настоящему и совершенно одинока в этом мире. Я прошу не ради себя, я прошу не потому, что я этого заслуживаю, или потому, что моя собственная жизнь так ценна, или потому, что я верю, что в мире есть добро. Но я просто умоляю тебя, пожалуйста, никто нас не слышит, нет свидетелей того, что ты изменишь свое решение, пожалуйста, не убивай меня. Если ты позволишь мне уйти, тебе больше никогда не придется видеть моего лица. Я никогда никому не скажу ни слова о тебе или против тебя, клянусь Богом. Пожалуйста, просто, пожалуйста, выпусти меня из этого. Я знаю, что облажалась, прости меня.

Несмотря на все мои усилия, он явно не реагирует на мою просьбу. — Если нет, то будешь. — Затем он кладет руку мне на поясницу, чтобы подтолкнуть меня вперед, и мое сердце бешено колотится в груди.

В моем сознании возникает образ моей маленькой девочки с медовыми волосами, воспоминания о ней в детстве, о том, как она лежала у меня на коленях, улыбаясь своей беззубой улыбкой. Первый раз, когда я кормила ее зеленой фасолью, и ужасное выражение предательства на ее очаровательном личике, когда она пыталась вытолкнуть ее обратно языком. Ее первые, взволнованные, неуверенные шаги. Ее лицо на прошлое Рождество, когда она увидела подарки, которые я, надрывая задницу, работала на двух работах, чтобы положить под эту елку. То, как она обманом заставляла меня читать ее любимые сказки на ночь три раза, настаивая: — Подожди, еще одну, — и так убедительно вытягивала свой милый мизинец, хотя я знала, что она будет настаивать еще на одной всю ночь, если я ей позволю.

Боже, как бы я хотела позволить ей это.

Я бы все отдала за еще одну ночь детских объятий и сказок на ночь. Услышать, как она сказала мне, что хочет обнять мой животик.

Слезы набегают на уголки моих глаз, стекая по щекам. Я шмыгаю носом, мое дыхание сбивается, когда я думаю о том, что мне даже не удалось уложить ее в постель сегодня вечером; я была слишком занята подготовкой к этому глупому, гребаному поступку. Она была у моей мамы, и она определенно не стала бы читать ей сказку на ночь. Лили не знала бы, что произошло. Она не собиралась понимать, почему мама ушла и никогда не возвращалась.

Мне следовало убежать. Мне не следовало приходить сюда сегодня вечером. Я должна была посадить Лили в машину, бросить все и просто исчезнуть. Может быть, Кастелланос нашел бы меня, а может быть, и нет.

В этот момент я откровенно плачу, потирая щеки ладонями.

— Мама!-

Все мое тело сжимается при звуке голоса моей доШери. Матео замедляет шаг и останавливается позади меня. Я смотрю на темный участок земли, вижу мужчин, стоящих вокруг бетонной плиты, замечаю льющийся на них желтоватый свет, освещающий все… включая лицо моей доШери, озарившееся радостью при виде меня.

Я не могу дышать. Я не могу думать. Ничто не имеет смысла. Почему Лили здесь? Страх охватывает меня, и мое тело приходит в движение. Я лечу к ней, спотыкаясь, выворачивая лодыжку и не заботясь о том, что не замедляюсь, но я недостаточно быстр.

Адриан держит ее, и когда я начинаю бежать, он поворачивается ко мне спиной.

Затем я наблюдаю, как он опускает мою трехлетнюю дочь в деревянный ящик. Ее руки взлетают над головой, едва видимые из- за высокой стены, и просят, чтобы их подняли. Мой разум не может понять этого — почему они положили ее в мой ящик?

Адриан заглядывает к ней внутрь, говорит что- то, чего я не слышу, чтобы заставить ее опустить руки, а затем опускает крышку ящика, закрепляя ее защелкой.

— Нет. Мой желудок сжимается. — Нет! — Я бессмысленно кричу.

Адриан смотрит в