Сегодня и вчера, позавчера и послезавтра - Владимир Новодворский

Несколько человек встали со своих кроватей. «Начинается», – подумал я. Один из них прошел мимо моей кровати.

– Встать, – раздалось где-то недалеко.

Гул несколько глухих ударов вибрировал в воздухе на фоне гробовой тишины.

– Еще раз скажешь «нэ можу», будем воспитывать по ночам, – прозвучал знакомый бас.

Из сказанного угадывалось, что первый урок выпал на долю Попадюка.

Подошли к моей кровати. В темноте лица расплывались.

– Предупреждаем тебя в последний раз: будешь воду мутить, права качать – костей не соберешь.

Я уже слышал его в медсанчасти.

– Ладно, пошли спать. – Мне показалось, говорил младший сержант Егоров.

При прогнозировании будущего опираются на ретроспективу прошлого. Раскрытие генетического кода это путь изучения человеческого организма и его систем на клеточном уровне. Анализ судеб предшествующих поколений позволяет объяснить происходящее в собственной жизни, но не изменить ее. Переплетение богом данных уделов, уходящих корнями в тысячелетнюю историю цивилизации, реализуется в условиях современности на базе опыта ушедшего времени.

За сто лет проходит, в среднем, четыре поколения. Следовательно, за истекший век в матрицу добавилось 15 ячеек, включая тебя самого. Если предположить, что один человек – одна ячейка, сама по себе являющаяся матрицей, связанной паутиной переплетений душ, многократно приходивших в этот или другие миры, и если предположить, что все наши предки не имеют родственных связей между собой, то через 200 лет генеалогическое древо составило бы 256 человек, а через 500 лет число их превысило бы миллион. Однако, с учетом того, что на территории Руси в это время проживало не более 10 миллионов человек, линии наших родов в глубине веков сильно переплетены и связаны друг с другом, и практически четверть ныне живущих приходятся друг другу дальними родственниками. Одно из генеалогических древ, уходящее в глубь времен на 500 лет, насчитывает около 15 миллионов человек. Когда мы пытаемся понять причины происходящего с нами, выясняется, что проблемы, связанные с переживанием страхов, обид и чувства вины, имеют давние и глубокие общие корни.

Незримая вереница человеческих жизней, нашедших отражение в каждом живущем на Земле, пронизывает современность знанием древности и воссоединяет вселенский и земной разум.

Уже шесть лет как я в семинарии. Многое понял, многому научили, а поскольку из казеннокоштных, то есть, на полном казенном обеспечении, так и лишений не испытывал. Привилегия такая дана, потому как из церковной семьи – отцу за то спасибо и за слово доброе и за разумение, да и за то, что мне на мои личные расходы денег ссужал.

Всё шло спокойно, миром, а вот нынче как витает что-то, идет к переменам. Все надышались чем-то, словно набрали полные легкие воздуха и выдохнуть не можем, распирает, и всё спорим. Вчера обсуждали до ночи, голова тяжелая, до сих пор в ломоте. Помещение всё прокуренное, да и выпили уж и не помню, сколько, но не так, чтоб сильно, а все в споре. Каждый правоту свою гнет, да так, что не успокоиться, а вопрос-то какой – сразу не поймешь, а и поймешь, принять сложно. Имя Божье творит чудеса независимо от Бога или это монахи со слов иеромонаха Досифея переняли и за истину преподнесли? Чуть не подрались в сердцах, а Федор, ровно оратор какой, вскочил на стул и давай проповедовать:

– Имя Иисуса так неразрывно связано с Богом, что, можно сказать, оно и есть сам Бог!

Сухощавый проныра Еремей, злобно скорчив лицо свое прыщавое, стаскивал его за ноги, а Федор, отталкивая его, продолжал:

– Ибо как можно отделить имя от существа!

Еремей не отцеплялся и гнусавил:

– Возомнил себе! Родом ты незнатен, возрастом скуден, смыслом невежда и ничем не отличен от прочих простолюдинов, да и смирением не отмечен, а за суждения берешься, что и из семинарии, да прямиком в Сибирь.

Затянулся Федор, как паровоз, струю дыма в лицо Еремею выпустил и в тон ему проскрипел:

– Неужто на тебя жребий Божий пал, неужто ты умудрен и научен, чтоб истины тут глаголать.

Еремей вернулся в угол комнаты, где сторонники его сидели, силы набраться, и заорал:

– Вот такие, как ты, наслушаются, начитаются светских книжек, а потом воспримет каждый по делам своим! Потому как после Воскресения суд будет. Христову слову-то не следуете и в вечную погибель не верите, а будет! Без этой веры нет и истины! За свою душу не остерегаешься и чужие не щадишь. – Последние слова почти прохрипел, потом сел и тихо, как бы про себя: – Господь Бог Спаситель душ наших да избавит, сохранит и помилует нас.

Встал, перекрестился и, как с ним часто бывает, налил себе и залпом выпил.

Федор тоже выпил, рассказал, как ходил на закладку Преображенского мужского монастыря, и что обнаружили на том месте остатки церкви сгоревшей. А на табличке надпись «лето господне 7143», что по исчислению от Рождества Христова значит 1635 год. Опять встал во весь рост, кружкой о стол ударил, хорошо, уже пустой, и загремел:

– Вот, что важно: традиции на Руси беречь и дела предков почитать, а не тупо верить! И ты бы, Еремей, лучше просил, чтобы даровали духа разума, духа премудрости Божьими молитвами, а страха в тебе и так предостаточно.

С тем и разошлись, каждый со своим, но пара много выпустили, как без этого. Дух-то революционный летал повсюду, и среди улицы, и в семинарии – всё тряслось, и в нашей глуши тоже нетихо было, но сейчас всё успокоилось и утро пришло светлое.

Собираюсь на свидание, первая любовь, и такая дрожь по телу всему, как вспомню Варю, свою Варю, и как гуляем по садам, забредаем в березовые рощи, и птицы рассказывают, как любить надо, так нежно делятся – слов-то не разобрать, но понятно всё и до сердца добирается, а там их музыка гнездо вьет, и птенцы, их продолжение, жизнь новая.

Увидел её, когда в усадьбу ездили утреню служить. Все разошлись, а она замерла большие глаза смиренно опущены, и вся как не здесь, будто Ангелы над ней, и она с ними, душу её греют. После службы столы накрыли, она недалеко сидела, а я не мог глаз от неё оторвать, но и смотреть долго не мог, негоже. Потом показали нам парк, фонтан – скульптура красивая в центре, и вода из неё рассыпается. Потом пошли по аллеям – и дубовые, и березовые, красиво, просторы, с размахом всё. Девушки две направились к пруду, одна из них она. Меня ноги сами несли, да заплутал в кустах, стриженые они, но высокие. И вдруг оказались мы близко, и она одна у пруда, и я говорю, мол, красиво как, и она улыбнулась. Еще говорили, но недолго, пора было ехать, но уже случилось, произошло что-то, что не дает спать, дышать, думать. Мысли сбиваются, пытаешься их уразуметь, а сердце как заколотится, и они снова врассыпную, а на душе тепло.

Она поведала, что они с сестрой остались без родителей и уже давно живут в усадьбе. Граф долго добивался её сестры, жена его много лет нездорова, а он человек добрый и богатый. Сестра противилась, но все же он добился своего, и у них родился сын. Старший сын графа о том узнал, стал приезжать, кутить, Варю ударил, грубо приставал к горничным, кричал, мол, отцу дают, отчего же ему нет! Когда похождения мучителя вскрылись, граф не пожалел родную кровь, увезли барчука и в Сибирь сослали. Однако Варя уж натерпелась и сторонилась мужчин. Я уговаривал её облегчить душу, но она отмалчивалась. По обмолвкам только понял, что то ли слышала, как кричали те девушки, то ли рассказал кто.