Благородна и благочестива - Ольга Погожева

— Няня, — не выдержала Камилла. — Не думаю, что это кому-то интересно.

— Отчего же, — мягко улыбнулся паладин. — Я полностью разделяю чувства вашего отца, ллейна Камилла. Верно, он следовал блаженной заповеди о том, что жить днём нужно так, чтобы ночью спать спокойно. И где бы он сейчас ни был, я верю, что душа его спокойна.

— Спасибо, — тихо поблагодарила Камилла.

— Да вы кушайте, — подсунула духовнику миску с тёплой похлёбкой мэма Софур. — Эдак они вас разговорами уморят! На вас же больно смотреть — кожа да кости. Вот, и краюха хлеба, мягкая…

Камилла покраснела, но Густав вовремя отвлёк внимание от обмершего от такого напора духовника.

— Пэр Патрик, — задыхаясь, позвал повар, — я слышал, что паладины бессмертны. По правде, я впервые встречаю… подобного вам! Утешьте моё любопытство… это правда?..

— В чём ценность жизни, если не понимаешь, что впереди ждёт смерть? — пожал плечами паладин. — Так ты едва ли задумаешься о последствиях собственных поступков. И без того не каждый даже десятый это делает.

— То есть — нет? — разочарованно протянул Густав. — И вы можете умереть, как и всякий человек?

Патрик тихо рассмеялся.

— Я и есть «всякий человек».

Молодой повар недолго переваривал разрушенный образ идеального воина.

— И часто приходиться вам сражаться?

— Работы хватает.

— И с чудищами с Дальних Островов встречались? — разошёлся Густав, раскрасневшись от собственной смелости.

— Приходилось.

— Тогда вы точно бессмертны! — ахнул повар. — Из тамошних пещер живым никто не уходил!

— Это преувеличение.

— Я восхищаюсь вами, — выдохнул Густав. — Разумеется, такой человек, как вы… Ах, да и что вам смерть? Только трусы боятся смерти!..

— Так то геройской смерти, — коротко улыбнулся паладин. — А обыкновенной смерти боится каждый, даже герой.

Камилла улыбнулась, впервые по-настоящему вглядываясь в воина Храма. Глаза оказались не просто карими — тепло-карими, лучистыми и очень внимательными. И улыбка совсем не вязалась с образом грозного и сурового воина. Светлая, быстрая и тёплая… так и хотелось коснуться кончиками пальцев… Не улыбки, а изогнутых губ, разумеется.

Тотчас вспомнились собственные смуглые, загрубевшие от путешествия и работы в лавке руки, и Камилла поспешно спрятала их в рукава платья.

— …благородна, образована, благочестива, — настойчиво нашёптывала тем временем мэма Софур на ухо священнику. Тот, несмотря на почтенный возраст, на слух не жаловался, а громкий шёпот слышали все присутствующие, так что пэр Доминик невольно пытался отодвинуться от напирающей няньки. Получалось у сухонького духовника, ограниченного пеньком, плохо. — При таком багаже в столице уж какой-нибудь жених да сыщется! И собой недурна, а, отец? Вы что скажете? Небось вы уж в этих делах разбираетесь…

Камилла медленно прикрыла глаза, едва справляясь с раздражением. Усилиями мэмы Софур образ благородной и нежной девицы явно рушился на глазах у внимательно слушавшего паладина, и терять, вскорости, окажется нечего.

Отвлечь внимание — задача не из простых, но только не для воспитанницы мэма Фаиля с Рыжих Островов. Голосом Отец Небесный не обделил, но даже если бы напрочь обошёл вниманием — Камилла была готова на всё, чтобы только заставить няньку умолкнуть, и сделать это… благородно.

— Мне говорили, терпение — дар,

Что не даётся бунтующим духом,

Но что же мне делать, если, по слухам,

В крови моей дара другого пожар?

Мне говорили, вперёд — лишь с надеждой,

Благодаря за всё то, что сбылось,

Но как же унять в сердце глупую злость,

Когда всё не будет так же, как прежде?..

Мне говорили, вверх смотреть с верой,

По сторонам — лишь с любовью; но вот

Снова поток горькой правды несёт,

Сердце окутав пепельно-серым.

Я расскажу всё тебе, дивный странник,

Не расспросив — кто, откуда, зачем, –

Вывалю на тебя ворох проблем

И поделюсь самой страшною тайной.

Я расскажу всё, как было; пусть стыдно!..

Я за чертой, где могила гордынь,

Словно жую от досады полынь,

Расковыряв старый шрам ненасытно.

Я расскажу, — ты услышишь, я знаю!..

Может, на всю жизнь запомнишь меня,

Только на сердце не станет огня,

В день, когда снова тебя повстречаю.

Здесь начинаются наши дороги,

Скрестятся ль снова — попробуй пойми,

Ты на прощанье подарок возьми,

И не давай места в сердце тревоге.

…Мне говорили, что лучше молчать, -

Тишина сердца любви помогает.

Жаль, что так поздно порой расцветает,

Жаль, что так больно потом вспоминать…

…Тишина у костра не нарушалась даже одышкой мэмы Софур. Нянька промокала глаза несвежим платком, бесшумно, явно задумавшись о чём-то своём, а восхищение на лице Густава освещало собравшихся ярче, чем уголья затухавшего костра. И всё же их света оказалось достаточно, чтобы Камилла встретилась взглядом с Патриком.

— Отец щедро одарил тебя, дитя, — судя по голосу, пэр Доминик улыбался. — А значит, щедро и спросит. И пригодится тебе, чадо, каждый из твоих талантов…

Паладин мгновенно вскочил на ноги, едва уловив слабое движение кистью. Старый духовник тяжело опёрся на посох, на локоть пэра Патрика, и, благословив присутствующих, отправился в медленный путь обратно к повозке. Вслед за ним задумчиво разошлись остальные, единодушно, но немногословно выражая восхищение голосом молодой спутницы.

Камилла вяло улыбалась в знак благодарности, беззастенчиво отвернувшись от восторженного Густава. Подцепив расчувствовавшуюся няньку под локоть, дочь Рыжего барона кивнула пэру Нильсу, который тотчас услужливо подставил плечо мэме Софур с другой стороны, и двинулась в сторону повозки.

— Ох, ллейна Камилла, — только и вздохнула нянька, укладываясь спать.

Ни слова больше не прибавила, что для словоохотливой мэмы Софур оказалось верхом деликатности, шумно повздыхала перед сном, но, уставшая за день, заснула быстро. Камилла смотрела в темноту ещё долго, прежде чем наконец смежить веки.