Благородна и благочестива - Ольга Погожева

Богатое наследство, жажда отобрать своё, предвкушение борьбы и сладкой жизни внезапно отступило. Ехать в столицу хотелось всё меньше, сидеть у костра — всё больше. И смотреть, смотреть в теплоту ореховых глаз, с грустью понимая, что слишком другой, слишком чистый, слишком…

Слишком видит насквозь, а оттого — какими ухищрениями перехватить хоть частичку этого тепла? Видно же.

Дочь Золтана Эйросского перевернулась на другой бок, спрятала лицо в рулоне собственной одежды, служившей подушкой, и затихла.

Утром караван тронулся рано. День прошёл тоскливо: караван сделал привал лишь единожды, и повидаться с пэром Патриком Блаунтом, как ни выглядывала Камилла, не удалось. Да и то сказать — теперь стесняло и собственное не слишком изысканное платье, перешитое из запасов покойной матери, и старая шаль, которую самое время на половую тряпку пустить. Даже купленная мэмой Софур новенькая накидка, и впрямь прехорошенькая, бежевая, с тонкой вышивкой по краю — отчего-то не порадовала.

Немного скрасила долгий и тряский день тоненькая плиточка заморской сладости, которую мэма Софур, воровато оглядываясь на задремавшего пэра Нильса, протянула воспитаннице.

— Снова у соседей стащила? — хмуро поинтересовалась дочь Рыжего барона.

— Да у них много, — успокоила Камиллу нянька. — Сколько раз тащу, а из мешка не убавляется. Не заметят даже!

Настроение и так скатилось ниже некуда, а оттого на выволочку старой няньке сил не осталось. Камилла сгрызла коричневое лакомство и немного повеселела.

К вечерней стоянке настроение снова ухудшилось. Камилла посмотрелась в серебряное зеркальце, поправила то, что можно поправить, закрыла накидкой то, что нельзя, выпустила несколько медных локонов из нехитрой причёски, и со вздохом выбралась из повозки.

Костёр в этот раз устраивал Густав, блеснув кулинарным талантом из снесённых к общему котлу харчей. Каша у повара с Ближних Островов получилась и впрямь потрясающей — ароматной, с душистыми травами, без единого комочка — и буквально таяла во рту. К каше повар приготовил и лепёшки, странного зеленоватого цвета, но на вкус нежнейшие, мягкие и отдающие мёдом.

— Для тебя старается, — буркнула мэма Софур, улучив минуту.

Камилла отставила тарелку с кашей, оглядела спутников — в их части каравана тех ни прибавилось, ни убавилось, всё те же лица у кострища — и вскользь глянула на оставленные повозки.

Улыбнулась, не владея враз посветлевшим лицом.

— Вечер добрый, отец! — первым поздоровался Густав. — Только вас и ждали!

Пэр Доминик улыбнулся, присел на спешно принесённое торговцем полено, и кивнул паладину, указывая, что дальше справится сам.

Тот огляделся, улыбнулся, и сел рядом с пэром Нильсом — на единственное свободное место. Поставил на расстеленной тряпице мешочек с засахаренными фруктами:

— Угощайтесь.

Густав попробовал первым, за ним потянулись остальные; мэма Софур буркнула на ухо Камилле, что лучше бы принёс того, коричневого и сладкого; а Камилла не сводила глаз с паладина. Тот, кажется, тоже лицом не владел, потому что улыбался в ответ так же открыто, не сводя с неё внимательных глаз.

Спеть в этот раз Камиллу упрашивали сразу все. Она не отнекивалась: отчего не спеть? Если и голосом Отец не обделил, и настроение появилось, и впечатлить ещё больше хотелось.

В этот раз пелось о весёлом, лёгком и возвышенном; торговец ухмылялся, набивая трубку табаком; семья переселенцев дружно хлопала в ладоши, пэр Нильс многословно и витиевато восхищался, мэма Софур хмыкала, а Густав не сводил влюблённых глаз ни на минуту. Даже вскипевшие в котелке фрукты едва не прозевал.

— До столицы два дня осталось, — вздохнул молодой повар, подсаживаясь к Камилле. — Дорогая Камилла… я хотел…

Дочь Рыжего барона вскочила, быстро извинилась и юркнула к повозке. Ох, не вовремя влез Густав со своими признаниями да прошениями!..

Там, у повозок, куда почти не доходил свет костра, её и нашёл паладин.

— Вас что-то гложет, ллейна Камилла. Я заметил.

Дочь Золтана Эйросского обернулась, вгляделась в спокойное лицо преследователя, и медленно выдохнула. Нет, с таким серьёзным лицом к девушкам не подходят. С романтическим интересом — не подходят. Наверняка его только что-то особое интересует — паладины, они такие, всё должны знать…

— Вы когда-то стремились к чему-то, только чтобы на полпути понять, что и не хотите этого больше, пэр Патрик? — тяжело поинтересовалась она.

— Сомнения — случались, — признал Блаунт. — Но это только сомнения. Морок, если желаете. Нужно уважать свой выбор, сделанный однажды.

— Но ведь тогда, однажды, вы могли и ошибиться, — заметила Камилла. — Что теперь?

— Надо признать ошибку. Но для этого нужны действительно веские причины. О чём вам жалеть, ллейна Камилла?

Дочь Рыжего барона тяжело вздохнула, вгляделась в звёздное небо и заговорила:

— Да о том, что своими ногами иду посмешищем становиться. Взгляните на меня, пэр Патрик, — Камилла развела руками, отчего новая накидка соскользнула с плеч, повисла на локтях. — Разве я похожа на благородную ллейну? Пэр Нильс говорит, следует первым делом отправиться во дворец, потому как не в правах и интересах регента разбираться с нищенками у порога, он может и запереть в казематах, чтоб не ломать голову над явлением. Идти надо к королю Родрегу Айронфисскому, выбивать приём, благо, у пэра Нильса сохранились связи… И если нас допустят к его величеству до того, как мы состаримся — кого он увидит перед собой? Даже почтительный пэр Нильс не отрицает, что и кожа у меня цвета неблагородного, и на голове не волосы, а пакля огненная. И руки у меня грубые, и говорю не так, как во дворце принято… на Островах меня принимали за благочестивую девицу, но потому лишь, что папенька мой пол-города вырезал в качестве предупреждения, да и я как-то по мордас… отпор давала. Едва ли этим, — Камилла снова без воодушевления кивнула на старенькое платье, помотала в воздухе ногой в стареньком кожаном башмаке, — сразишь придворных советников и его величество наповал…

— Не огненную.

Камилла даже с мысли сбилась, чего никогда с дочерью Рыжего барона прежде не случалось.

— А?

Патрик шагнул ближе, почти вплотную, коснулся волнистого локона кончиками пальцев.

— Цвет ваших волос, ллейна, называется медный… В высоком обществе есть десятки названий для различных оттенков одного и того же цвета… И вам повезло, потому что… это очень красиво.

Рука паладина замерла, словно в нерешительности, и, кажется, от кончиков пошло слабое сияние. Камилла замерла, но бесконечно долгий миг не перешёл ни в прикосновение, ни в… другое, чего и хотелось, и боялось.

— Вы очень красивая, ллейна Камилла, — негромко проговорил паладин, опуская руку. — И невероятно сильная. Вы… буквально светитесь изнутри, хотя… верю, что жизнь ваша не была похожей на сказку. И тем не менее, вы не растеряли ни смелости духа, ни бесстрашной улыбки…